С ними все в порядке, просто они находятся по сравнению с нами под другим углом. Я даже не исключаю, что они сами сейчас за нами подсматривают.
– Хорошо, – согласилась Пат, рассматривая Уста – большой, в рост человека мраморный барельеф на основании из капители античной колонны. Мрамор состарился, и вместе с ним, казалось, состарилось лицо мужчины, теперь старика, с растрепанными волосами и длинной бородой. Вместе глаз у старика были круглые провалы, вместо рта – прямоугольная щель.
– Но если это не так, а мы знаем правду? – серьезно сказал Пат. – Я имею в виду то, что мы догадываемся, куда они пропали, и обманываем себя?
– Это легко проверить, – я рассмеялся. – Зря, что ли, эта штука называется Устами истины. Вот смотри, я уверен, что ничего не знаю про них. Сейчас я засуну руку в рот этому гражданину, ты задашь вопрос, и если я солгу, он откусит мне руку. Только не отказывайся, – Пат развернулась, и я едва удержал ее.
– Глупая затея, – сказала она, но кисть моей правой руки уже была внутри щели.
– Честное слово, – произнес я торжественно, – я не знаю, куда пропали все эти люди. Ни тот, что ехал с нами в автобусе, ни тот, что приставал к тебе на пляже. Ни Адриано, хотя он, скорее всего, дома. А продавщица вина… вероятно… отошла в туалет! Вот видишь, – я вынул руку. – Ничего не произошло. Я только дотронулся до чего-то холодного – вот и все.
Я улыбался, но Пат продолжала хмуриться.
– Ты знаешь, – сказал она. – Но не хочешь себе признаться.
– Это очень сложно, – я обнял ее. – Пойдем лучше еще немного выпьем. Я видел подходящую скамейку.
Глава пятая
В этот день мы много ходили, и как ни старались, нам не удалось миновать ни Колизей, ни площадь Навона, ни фонтан Треви. На Кампо-деи-Фиори – еще одном разрекламированном туристическом месте, якобы самом старом римском рынке – мы снова подкрепились вином и добрались до Меркато-делле-Стампе – рынка гравюр. Там мы купили вполне приличную копию известной работы Пиранези и, сев на третий трамвай, вернулись к себе на Эсквилин к Порта-Маджоре.
– Честное слово, – сказала Пат, когда мы вышли на мостовую. – Меняю свои ноги на пару других, помоложе и помускулистей.
– Ну уж нет, – возразил я, – твои ноги нужны прежде всего мне. Зачем мне ноги чужой юной штангистки?
– Плевать, – мы снова прошли под бывшим акведуком и медленно двинулись к дому. – Я хромаю, – с возмущением произнесла Пат, – я устала как лошадь, а тебе жалко ничтожной замены.
Наконец мы добрались до нашей тяжелой, металлической, украшенной массивной решеткой двери. Я щелкнул ключом в замке.
– Уж очень я к ним привязался, – я опустил рюкзак на пол. – Иди искупайся скорее.
– Ладно, – Пат сбросила платье и, не успел я ею полюбоваться, прошла в душ, соединенный дверью прямо со спальней.
– Достань из холодильника спуманте, – раздался ее голос. – Я сейчас умру, если ты мне не дашь спуманте. Обожаю большое давление в бутылках.
Было