Отработаешь обратный путь.
– Не по-людски ты со мной, – пожаловался он.
– Ты сам-то с кем по-людски поступаешь, забулдыга? – говорю я ему. – Ты же мать родную обжулить готов.
Что, кстати сказать, было правдой. Но мне стало неприятно, что я его ударил. Бить пьяного всегда неприятно. Хотя на такое дело его все равно брать нельзя; даже если б я и хотел, все равно нельзя.
Он захромал к воротам, длинный, как день без завтрака. Потом остановился и побрел обратно.
– Гарри, ты бы не одолжил мне парочку долларов, а?
Я дал ему пятидолларовую бумажку из денег китайца.
– Я всегда знал, что ты мне друг… Гарри, почему ж ты меня не берешь?
– От тебя одни несчастья.
– Ты просто злишься. Ну ладно, старина. Еще будешь рад со мной свидеться.
Теперь, с деньгами, он пошел куда быстрее, но, право, на него даже смотреть тошно. Он ступал так, словно суставы у него были вывернуты задом наперед.
Я сходил в «Жемчужину», встретился там с агентом, и он передал мне бумаги, а я угостил его пивом. Потом я сел завтракать, и тут пришел Фрэнки.
– Просить тебе передавать, – говорит он и сует мне какую-то трубочку в бумажной обертке и с красным шнурком. Когда я снял бумагу, там оказалась фотография, и я ее развернул ее, ожидая увидеть, к примеру, снимок моей лодки, сделанный кем-то на причале.
Не тут-то было. Оказывается, это голова какого-то мертвого негра с перерезанным от уха до уха и затем зашитым горлом, а на груди плакатик с надписью по-испански: «Вот как мы поступаем с ленгуас ларгас».
– Просили передать, говоришь? – спросил я Фрэнки. – Кто?
Он показал на парнишку, который околачивается возле порта и давно связан с местным жульем. Парнишка стоял у стойки с закусками.
– Скажи ему, пусть подойдет.
Тот подошел. Он сказал, что это ему дали двое молодых людей сегодня утром, часов в одиннадцать. Спросили, знает ли он меня, и он ответил, мол, да. Потом он отдал это Фрэнки, чтобы тот передал мне. Получил за это доллар. Они были хорошо одеты, добавил он.
– Политика, – понимающе кивнул Фрэнки.
– Не иначе, – сказал я.
– Они решили, вы заявите в полицию, что вчера утром встретили здесь тех ребят.
– Не иначе.
– Плохой политика, – сказал Фрэнки. – Хорошо, что ты уезжать.
– На словах что-нибудь просили передать? – спросил я парнишку.
– Нет, – отвечает. – Только вот это.
– Мне пора, – сказал я Фрэнки.
– Плохой политика, – повторил он. – Очень плохой.
Документы, что дал мне агент, я сгреб в стопку, уплатил по счету, вышел из кафе, пересек площадь, затем нырнул в ворота и был очень доволен, когда миновал склад и выбрался на пристань. Эти мальчишки нагнали-таки на меня страху. У таких вполне хватит ума вообразить, будто я кому-то чего-то сболтнул про тех парней. Они все что давешний Панчо. От испуга сами себя заводят, а как заведутся, их тянет на мокрое дело.
Я поднялся на борт и взялся прогревать двигатель. Фрэнки стоял на пристани и смотрел. Он улыбался все той же странноватой улыбкой глухого. Пройдя к нему