это вовсе не торт, а мой старый башмак, что я прошлым летом обронил в реку… Приснится же такое?
– Это тебе, Труба, предупреждение: чревоугодие – смертный грех! – сообщил Ванька, закатывая рукава и подставляя руки для умывания.
Петька, по прозвищу «Труба», сын генерал-майора Никиты Юрьевича Трубецкого, был самым младшим в комнате и совершенно не способным к военному делу. Воспитанный матушкой с няньками в любви и заботе розовощёкий пухляк Петька был насквозь пропитан романтикой и мечтательностью. На занятиях по строевой подготовке он важно тянул носок, но всё время путался в поворотах налево, направо и отставал в строю. На лошадь забирался со страхом. И фехтовал с закрытыми глазами, боясь окриветь.
Тем не менее, друзья любили его за то, что Труба был добр и доверчив, как ребёнок. Он смешил их высокопарными рассуждениями, неиссякаемым желанием вкусно поесть и пылкой влюблённостью в кузину Анастасию Ягужинскую. При этом предмет его обожания и не подозревал об его пылких чувствах. Но Петька искренне страдал, сочинял стихи и неистово малевал портреты своей возлюбленной, уединившись в кабинете для рисования.
Кадеты столпились вокруг таза, подставляя руки под струю воды, и тщательно намыливали лица и шеи. Митяй и Лопух никак не могли угомониться, продолжая исподтишка тыкать и щипать друг друга. Иван брызнул в Митяя водой. Тот в отместку макнул Ваньку головой в таз. Лопухин кинулся на Голицына с кулаками. Митяй заметался по комнате и выскочил за дверь, приперев её собою с той стороны. Лопухин начал ломиться в дверь с этой. Голицын не уступал. Силы были примерно равные – дверь не поддавалась.
– Ну, ладно! – ретировался Ванька, отступая и лихорадочно оглядываясь в поисках подходящего предмета. Взгляд его упал на таз с мыльной водой.
– Сейчас ты у меня получишь! – в преддверии удачной мести, Лопухин удовлетворённо потёр ладони, схватил таз и встал на изготовке перед дверью.
Ожидания его не замедлили подтвердиться. Дверь распахнулась. Лопух резко выплеснул воду из таза и… оторопел.
Вместо Голицына, в дверном проёме стоял воспитатель Шашков. Застыв от неожиданности, он выпучил глаза. А с его побагровевшего лица, с парика, и с кафтана стекали струйками мыльные ручейки.
– Э-…эт-то что такое?!! – взревел Шашков, приходя в себя. И увидел замершего напротив отрока с пустым тазом, – Кадет Лопухин?! Ты что себе позволяешь?!
– Я…
– Молчать! Розги! Десять штук!
Лопухин опустил таз и вытянулся в струнку перед воспитателем:
– Прикажете отправляться сейчас?
– Незамедлительно!
– Так точно.
И, накинув кафтан, направился получать наказание. Воспитатель посторонился, пропуская Лопухина, и собрался было выйти следом, но тотчас воротился:
– Ах, да! Перед завтраком общее построение во дворе. Никому не опаздывать! – он обвёл суровым взглядом всех обитателей комнаты и погрозил кулаком, – Глядите