Но Катерина, добросердечная женщина, недолго сердилась. Накинув пальто, быстро выходила и вскоре заводила в дом безропотного Отакчана. Сэмэкэ не таил обиды на друга. Только после таких вечеров он ходил молчаливым, словно провинившийся в чем-то. У них с женой родилось четверо детей: два сына и две дочки. Отакчан радовался рождению каждого ребенка и в честь такого события дарил оленя.
Шли годы. Не заметили, как выросли дети Сэмэкэ. Но Отакчан по-прежнему посмеивался над Сэмэкэ. Ты, говорил, забыл родное слово предков! Сэмэкэ не соглашался.
– А на каком языке мы с тобой говорим, Ота? – недоуменно спрашивал он.
Отакчан пьяно улыбался и безнадежно махал рукой:
– Это не то. Ты живешь одним днем, Сэмэкэ.
– Почему ты так считаешь, Ота?
– Своих предков забыл. Их язык забыл.
– При чем тут язык предков? Я же говорю с тобой по-эвенски.
– Ты, Сэмэкэ, думаешь только о себе.
– Неужели ты так всерьез думаешь?
– Как раньше я не догадывался, что ты забыл даже себя, – распалялся Отакчан.
– Может быть. Но я не умею говорить, как ты, полунамеками, – узкие глаза Сэмэкэ на миг вспыхивали и тут же меркли.
В ответ Отакчан смеялся. Ему нравилось наблюдать, как заводился Сэмэкэ. Потом настроение у Отакчана резко менялось. Лицо мрачнело, как ясное небо темнеет, когда оно затягивается свинцовыми облаками. Он входил в другой, назидательный образ и начинал свой длинный монолог:
– Ты на меня не обижайся, Сэмэкэ. У тебя ученая жена. Рядом с нею и ты умнеешь. Не то что я, безграмотный старик. Но я человек.
– А кто я? По-твоему, выходит, не человек? – в голосе Сэмэкэ улавливалась обида.
– Подожди, не перебивай меня, Сэмэкэ! – резко тормозил друга старик.
– Ладно-ладно, Ота, не сердись, слушаю тебя внимательно, – робея, отвечал Сэмэкэ.
– Для чего рождается человек? – спрашивал Отакчан и, подняв глаза на друга, делал паузу.
Сэмэкэ, будто обжегшись на горячей кастрюле, молча подпрыгивал на стуле, как бы не обжечься второй раз. Знал он повадки друга.
– Чтобы думать! – восклицал Отакчан. – Понял?
– Ну понял, а дальше что скажешь?
– Чем человек отличается от зверя? – распаляясь, продолжал Отакчан, потом сам же отвечал на свой вопрос: – Тем, что имеет рассудок. Коли я наделен разумом, в отличие от зверя, я думаю. И думаю вот о чем. Дума моя непростая. Ты не сердись, Сэмэкэ, на меня за мою прямоту. Сердце разрывается, когда думаю об этом.
– Ну скажи прямо, Ота! Чего ходишь вокруг да около? – не выдерживал Сэмэкэ.
Отакчан молча, не мигая, смотрел на Сэмэкэ, потом понижал голос до полушепота и продолжал:
– Тревожно мне, Сэмэкэ.
– Отчего тебе тревожно?
– Эвены исчезают…
– Вот ты о чем… Я-то подумал было о другом.
– Хотя я неграмотный, сердцем чувствую, что с каждым годом нас все меньше и меньше. Ты чуешь это, Сэмэкэ?
Сэмэкэ