одетый в колонтарь, с саблей на боку, с двумя пистолями за поясом, стоял в окружении стрелецких сотников и полусотников и возбужденно говорил. Завидев Лазарева, он что-то сказал голове Кручинину, отошел в сторону к окну и подозвал тайного истца.
Кручинин со стрелецким начальством вышел из приказной палаты.
Лазарев низко поклонился воеводе, подошел поближе. Унковский, глядя с пренебрежением на истца, спросил:
– С каким делом послал тебя воевода Хилков?
– Проникнуть к Разину в войско.
– Хорошее дело задумал астраханский воевода! Лазутчик у Стеньки нам позарез нужен. Недавно изветчики вернулись с сообщением, что злодей недалеко. Так что скоро тебе будет возможность послужить атаману. А нам придется постоять на стенах города – ваши-то не подоспели, опередил их антихрист. Говорить мне долго с тобой недосуг, ты присматривайся и беги к нему, как сумеешь.
Воевода повернулся спиной к Петру и пошел, торопясь, к выходу.
Лазарев с ненавистью посмотрел в спину Унковскому, подумал: «Сволочи, понадобился им свой человек у Стеньки, а сами смотрят на меня, как на предателя. Платить не разбегутся, все норовят свой карман набить».
– Ну, что ж, будем проникать к грозному атаману! – уже вслух сказал тайный истец.
8
Разинцы плыли к Царицыну. Длинная вереница лодок, стругов, насадов, подгоняемая попутным ветром, быстро неслась вниз по Волге.
Казаки были довольны большой добычей и первой победой, весело гоготали, горланили разудалые песни, подшучивали друг над другом.
Есаулы угодливо заглядывали в глаза атаману, стараясь пред-угадать его желание. Но Разин был хмур. Уединился на носу струга, размышляя: «Теперь о разграблении каравана скоро узнают в Москве. Царь, конечно, не простит мне такую дерзость, самое лучшее, что меня ждет, – это плаха. Пускай еще возьмут! Сейчас голыми руками меня не сцапаешь, – успокоил себя атаман и обвел гордым взглядом множество лодок. – А пока на Волге нет никого. Гуляй, казак! Хилков и Унковский сидят в своих крепостях. Я их еще попытаю. Эх, поднять бы весь Дон, да так тряхнуть бояр и воевод, чтобы всем чертям стало тошно! Только сволочи эти, домовитые, норовят в сторону. Москве в рот смотрят. Корнило тут всему голова. Эх, Корнило, Корнило, люб ты был мне когда-то! Многому я у тебя научился.
Когда же все-таки наши пути разошлись? Наверно, с тех пор, как Яковлев был избран войсковым атаманом: когда стал кланяться в ножки Москве, думать не о войске, а о своей лишь выгоде. Гребет Корнило денежки и от Москвы, и от домовитых казаков – ничем не брезгует. И куда человеку столько денег? Жадность! – пришел к выводу Степан. – Скольких эта жадность сгубила, и бедных, и богатых?! А раздать все поровну, на всех бы хватило добра!»
Вспомнились слова Корнилы Яковлева, однажды сказанные ему: «Ты, Стенька, ежели был бы не дурак и не раскидывался добром, быть бы тебе самым богатым в войске Донском, и атаманство после меня взял бы –