взвыл и вцепился зубами оцелоту в ляжку.
Благородный оцелот неприлично мявкнул и вонзил когти гиене в бока.
Гиена пролаяла что-то уж совсем неприличное и укусила дочь дочери старого бабонго за правое полужопие.
Дочь дочери старого бабонго завизжала звонче тормозящего паровоза и вцепилась старой жене старого бабонго в жидкие волосы.
Старая жена старого бабонго от неожиданности вскинулась и дёрнула старого бабонго за торчащие из набедренной повязки жалкие двадцать пять сантиметров.
Старый бабонго взвыл, как раненый самец антилопы нильгау, затопотал, рванулся и….
Выдернул из земли этот треклятый батат!!! Огромный! Как бегемот! Нет, как слон! Нет, как два слона!
И вот тут все – и сам старый бабонго, и старая жена старого бабонго, и дочь дочери старого бабонго, и жадная гиена, и благородный оцелот, и обожравшийся опоссум, и маленький термит – все они стали громко хлопать себя по щекам, танцевать танец победы, который обычно танцуют на животе врага, и петь лунную песню радости.
А потом маленький термит пополз за хворостом, чтобы разжечь большой костёр, чтобы были большие угли, чтобы было много горячей золы, чтобы испечь в этой золе огромный батат.
Старый бабонго начал резать батат и вдруг замер…
Все подошли поближе и посмотрели…
А потом начали говорить друг в друга обидные и нехорошие слова.
Потому что внутри батат оказался гнилой и пустой, так как весь день в нём пировала вечно голодная личинка земляной мухи Нга-Мга.
А Великий Нгурра сидел у истоков реки Конго, смотрел в мутной коричневой воде всю эту комедию, пил пальмовое вино и громко ржал.
Макс Дарк,
Александра Уланова
Кто Мазай, а кто Харон…
Русско-эллинская народная песня
Как мазаевская лодка уплывала в темноту,
Лишь оболы тихо звякали у заяцев во рту.
Светит месяц, светит ясный, серебрится дивный Понт.
Речь надгробную бесстрастно пробубнил седой архонт.
Ждёт не Сочи вас, не Тарту, лишь сова во тьме кричит.
Ждёт вас опустелый Тартар и эринии в ночи…
Вот фиал с водой из Леты мёртвым зайцам поднесли.
Забываются рассветы с влажным запахом земли.
Своды Тартара всё ближе, тяжелеет голова,
Эх, едрёны пассатижи, засыхает трын-трава!
Тёмной влаги чуть касаясь, поднимается весло.
Ах вы, зайцы, мои зайцы, эк вас, зайцы, занесло…
В кипарисовом ландшафте зайцев в жертву принесли
И отброшенные лапти вдоль по Стиксу поплылИ.
Лёгок запах асфодели, фимиам белёс и мглист.
Ах, у ели, ах, у ели зайцам ставят обелиск.
Вам не пить из чаши Гебы, на пирах не возлежать,
Вам в объятия Эреба путь свой горестный держать.
То ли вас в глухую полночь ламия подстерегла?
Звали ль вы тогда на помощь,
смерть нашедши от весла?
Лапкой