Шашлыков!
Совершенно удовлетворенный, как будто и не ожидал такого успеха, раскланивается, уходя, Ломидзе:
– Хорошо! Сейчас подадут шашлыков и чебуреков!
– Господа! – подымается Пушкин. – Говорят, что сила испанца заключается в его гордости личной, сила англичанина – в гордости национальной, сила француза – в чувстве чести, сила пруссака – в правилах дисциплины, сила турка – в религиозном фанатизме… В чем сила русского солдата, я не вполне знаю.
– В «авось», «небось» и «ничего»? – громко отзывается с дальнего стола корнет Батурин.
– Ха-ха-ха! Это хорошо подсказано! Давайте же выпьем за «авось», «небось» и «ничего» нашей армии, – поднимает стакан Пушкин.
Все кричат «ура»; чокаются с офицерами штатские, идут чокаться с Пушкиным, а Батурин, подойдя к нему, говорит ему убежденно:
– Сила нашей армии, Александр Сергеич, в беспорядке: это будет точнее? Вот когда будете вы сам в армии, увидите, что порядка у нас нет?
– Как при Гостомысле?
– Да… И благодаря этому мы побеждаем? Кого же? Тех, у кого порядка меньше, чем нет? В этом только и все дело!.. А вы, Александр Сергеич, значит, хотите осуществить, не помню уж чьи, стихи:
Гремит призывный барабан,
Окончилось служенье Фебу!
Певец взглянул прискорбно к небу
И спрятал лиру в чемодан!
– Ха-ха-ха! Это некий Коншин… Он тупица и лишен таланта, но эти четыре строчки у него не плохи…
Чей-то зычный голос с конца стола:
– Батурин, давай покурим? – прерывает Пушкина, и Батурин, морщась, как от зубной боли, бормочет:
– Боже мой, какой баран! – и отходит от Пушкина на свое место.
А в это время торжественно возглашает появляющийся Ломидзе:
– Ну вот, господа, кто хочет шашлыков, кто чебуреков, есть и то и другое!
За ним несут шашлыки на вертелах и чебуреки на горячих сковородках.
За столами общее оживление. Становится шумно. Многие говорят громко, не слушая один другого. Шашлычники и чебуречники обносят хозяев ужина.
– Александр Сергеич! Вам шашлыков или чебуреков? – наклоняется над Пушкиным Кобахидзе.
– Нельзя ли и тех и других? Изумительно вкусные шашлыки! – неподдельно восхищен Пушкин.
– О-о!.. А чебуреки? – поднимает палец Кобахидзе.
В темноте издалека как бы набегающими тихо и плавно звуками раздается какая-то восточная мелодия; потом в нее врывается тамбурин и женские голоса, и толпа баядерок появляется на той же освещенной плошками площадке перед вензелем и начинает пляску.
– Кто это? Грузинки? Кто? А? – вскакивает Пушкин.
– Баядеры, Александр Сергеич! Возможно, что они не из Индии, но… – объясняет Савостьянов и улыбается красноречиво.
Восточные танцы баядерок заставляют почти всех выскочить из-за столов и столпиться около танцующих, а когда кончается танец и баядеры убегают с подмывающим визгом, сопровождаемые раскатом аплодисментов, кое-кто из пирующих бежит за