XX век: прожитое и пережитое. История жизни историка, профессора Петра Крупникова, рассказанная им самим
какие-то бегающие. Брат, правда, ничего такого не почувствовал.
Когда в 1938 году провалилась подпольная типография газеты Cīņa[52] на улице Индрану, Жанис Спуре поручил моему брату возобновить ее. Григорий мобилизовал несколько человек, в том числе и меня. С осени 1939 года я регулярно работал в типографии сколько- то раз в неделю. Это был нелегкий физический труд – рукоятку печатной машины надо было крутить руками. Потом готовую продукцию прятали на мне, под пальто, и у нас дома я передавал ее Спуре и Курлису. Мне исполнилось девятнадцать, и, как заметил мой брат, я изменился, посерьезнел – а еще недавно выглядел совсем мальчишкой. В подпольной типографии я проработал до апреля 1940 года, когда ее опять засекли, а брата арестовали.
Когда умерли родители и я бросил школу, пришлось искать работу. Устроился помощником фотографа. Фотолаборатория находилась на улице Бривибас, в большом доме между улицами Гертрудес и Стабу. В глубине двора была частная гимназия Миллера и фирма «Калифакс», где по заказу изготавливали радиоаппараты желаемого размера – тогда была такая мода.
Я научился всему, что требовалось в фотолаборатории – работать при зеленом свете, при красном, в темноте, все надо было знать и уметь. Однажды мастер предложил пойти с ним вместе фотографировать некую вечеринку и пообещал дополнительную плату – 30 сантимов за час. Ого! Я получал у него вообще-то 30 латов в месяц, совсем небольшие деньги. Голодать мне, правда, не приходилось – я жил в семье брата. Итак, пошли мы на тот «бал». Там я должен был прежде всего найти штепсель, подключиться и держать 500-ваттовый юпитер так, чтобы фотографируемая персона или группа была как следует освещена.
Мне это показалось интересным – увидел массу разнообразных типов. Красивых и некрасивых женщин, самых разных мужчин, к тому же за восемь часов заработал два лата сорок сантимов. Для меня – целое богатство.
После этого я не раз сопровождал того или иного мастера, среди фотографов даже получил известность как человек, свободно владеющий тремя местными языками, – в Риге это всегда было не лишне; кроме того, с иностранцами я мог объясниться в случае надобности и по-английски. К тому же у меня, как тогда говорилось, «были манеры».
Были три мастера, охотно бравшие меня с собой. Латыш Раке, если нужно, легко превращавшийся в немца. Еврей Кац, однажды получивший даже за свои снимки премию прославленной фирмы Leica. Владимир, наполовину поляк, наполовину русский – в польском обществе его называли как-то иначе. Объектом наших фотографий теперь была вся Рига и все слои общества, в результате я увидел и узнал город таким многоликим, многообразным в своих проявлениях, как, должно быть, немногие.
К примеру, мы снимали свадьбу в доме родственника генерала Вирсайтиса. Он был начальником Рижского гарнизона, и семейное торжество почтили своим присутствием многие генералы и полковники. Чувствовалось, что для него важно присутствие на свадьбе этой публики. Это были старые вояки,