религии мы видим религиозное признание родительского права над жизнью и смертью своих детей. Есть явные следы древнего обычая, при переходе в новое жилище умилостивлять богов его принесением в жертву детей. Общенародные божества также любили детскую кровь, которая и проливалась на алтарях их.
Личность домочадцев совершенно исчезала перед лицом домовладыки; все они были рабами его, и название подчинённая члена семейства было тожественно с именем раба[11]). Прав первородства не было, и по смерти родителя дети делили его имущество поровну или владели им сообща, выбрав «из рода своего владыку в отца место», как выражались наши предки. Союз семей или родов образовал общину семей, отцы которых избирали себе князя или родоначальника, вокруг которая мы видим совет из старцев, превратившейся впоследствии в вече. Идеи родительской власти, родительской опеки, кровного родства, как единственной основы общества и сыновнего повиновения младших старшим, уже в первичную эпоху истории славян лежали в основе всего их быта. Говоря о последующей эпохе, в которую эти принципы развились до своего апогея, мы ближе ознакомимся с этим основным началом нашей старинной жизни, сообщавшим ей характер грубого, неподвижного варварства.
Отдельные, независимые семьи были рассеяны по дикой, необработанной стране, покрытой болотами и непроходимыми лесами. Они жили в дрянных избах, построенных на большом расстоянии одна от другой. Эти избы или дворы были царствами, владыки которых вместе с своими подданными-домочадцами постоянно ссорились и воевали друг с другом. Родовыми раздорами и усобицами начинается, как известно, наша достоверная история.
При такой изолированности семей и при их взаимной враждебности заключение браков между разнородцами было чрезвычайно трудно. Поэтому и были в ходу кровосмесительные связи между мужчинами и женщинами одной и той же семьи, о чем свидетельствует и Нестор, говоря о древлянах[12]. Понятно, что такие связи естественнее и чаще всего возникали между братьями и сёстрами, что можно встретить даже до сих пор в разных полудиких захолустьях нашего отечества. Один из известных русских этнографов передавал мне следующую сцену из крестьянской жизни Вятской губернии. Парень лежит на печи и стонет. Мать расспрашивает его, отчего он стонет. Оказывается, что он болен вследствие несчастного любовного похождения. Мать читает ему нотацию за то, что он связывается с разными посторонними потаскухами; «вон, ведь, есть свои кобылы говорит она, указывая на дочерей». Воспоминание об этих кровосмесительных связях, бывших в большом ходу в древности, сохраняется и в наших былинах. Когда, напр., Илья Муромец спрашивает у Соловья Разбойника, отчего у него «дети во единой лик», то Соловей отвечает:
«Я сына-то выращу – за него дочь отдам,
«Дочь-то выращу – отдам за сына,
«Чтоб соловейкин род не переводился».
В народных песнях и свадебных обрядах мы находим новые подтверждения в пользу