можно было почувствовать, как воздух вокруг загустевал и словно становился особой, искрящейся волшебной субстанцией. Будто бы какая-то особая магия превращала обычные слова в устах кухарки в живые, волнующие сердце истории.
Критяне знали, что у каждого из них есть свой особенный дар, ниспосланный богами, выпестованный поколениями предков и укрепляемый самой землей острова. Такой талант и источник силы они называли менос.
Менос – это истинное призвание или способность, которая проявляет себя столь ярко, что подчас превосходит обычные человеческие возможности и даже как будто спорит с законами природы. Хотя, в действительности, меносы критян скорее были тем исключением, что лишь подтверждает правила, установленные самой жизнью.
«Менос родился, человек пригодился» – любили приговаривать на Крите, ведь считалось, что именно менос шестым чувством, необъяснимым чутьем помогает, например, рудокопу найти медноносную жилу, пастуху – самое сочное пастбище, а моряку путь к родному берегу сквозь беспросветный туман.
У кухарки Иды меносом было подкреплено искусство слова. Рассказывание историй не только восхищало слушателей, но и преображало саму рассказчицу. Даже если она, проработав целый день на дворцовой кухне, уставала до тяжелого гула во всем теле и резей в ногах, то рассказав сказку, ей становилось легче, боль и усталость уходили прочь, сменяясь спокойным радостным удовлетворением. Добрые истории, таинственные легенды, поучительные басни и даже короткие поговорки оживали в ее устах, помогая жить самой Иде.
Поняв, что продолжения не будет, первой тишину на кухне довольно бесцеремонно нарушила Ариадна. Почему-то у нее заметно чаще, чем у других, получалось оказываться не в том месте и не в то время, и говорить вещи, которые людям слышать совсем не хочется.
– Знаешь, Ида, Икар говорит, что ты неправильно рассказываешь эту историю. Дидакт Нестор объяснял ему, что на самом деле это черепаха попросила орла научить ее летать, а потом разбилась. Совсем – в лепешку, на смерть, понимаешь! – Девочка красноречиво с силой шлепнула ладонью по деревянному столу, проиллюстрировав степень расплющенности несчастной черепахи. – Она так была наказана за свою дерзость и глупость. Что-то там про рожденных ползать, да?
– Ну, зачем ты, Ари? – всполошился Икар. Да, он так сказал, только, может, это совсем другая история, про совсем другую черепаху… и орла, что у нас их, мало что ли?
Старая Ида молчала. Её загоревшее лицо, испещренное сотнями черточек и бороздок, казалось, сморщилось еще больше, как вяленный инжир, а немигающий взгляд пронзительных черных глаз остановился в раздумье на лице Икара.
Прошло, должно быть, всего несколько мгновений, но юноше показалось, что он слышит, как медленно, словно смалываемые в жерновах зерна, с шорохом перетекают и меняют форму мысли старой кухарки.
– Что есть у каждой истории? – спросила Ида после многозначительной паузы, будто и не собиралась отвечать на вопрос.
– Герой, –