в «безразмерную»: от начальной прописной буквы до рифмы она может растянуться на три-четыре строчки печатного текста. При этом конструкция таких строк-предложений необычайно прочна: обладая синтаксической завершенностью, они скреплены отчетливым внутренним ритмом (который нередко поддерживается добавочными созвучиями внутри строки), а самое главное – связаны попарно рифмой, у которой есть оба свойства, необходимые хорошей современной рифме: точность и неожиданность. Нэш ввел в свои двустишия, как пишет Л. Унтермейер, «…неслыханно смелые и даже безответственные рифмы. Вместо того чтобы угождать читателю, привыкшему к традиционной соразмерности и благозвучию, Нэш обрушил на публику каскад эпатажа. Он соединял рифмой слова, которые прежде не были даже отдаленно знакомы друг с другом и которые приходилось вытягивать или подреза́ть, чтобы подогнать их окончательно, – но эти невиданные рифмы оказались живыми, сразу запоминались, их хотелось цитировать…». Нэш полагал, что при сравнительно малом количестве рифм в общем объеме стихотворения они должны строиться на предельном звуковом и зрительном подобии, и ради этого играючи жертвовал правилами грамматики и орфографии, сдвигая ударение с законного места, переиначивая привычный облик слов, дробя их на части или сливая, и засыпа́л читателя загадками. Вот несколько примеров из множества: analyzing – tanalizing (вместо tantalizing), bottom – ottom (autumn), luncheon – duncheon (dungeon), liar – inquiar (inquire), deforested – exhorested (exhausted), thoughts – shoughts (shorts), Buddha – shuddha (should do), Gospel – pospel (possible), faucets – causets (corsets), annuity – duity (duty), chiropodist – St. John the Bopodist (Baptist) и так далее до бесконечности.
Нэш писал не только в своей особой манере: у него немало стихов внешне привычных, метризованных по всем правилам, но еще более концентрированных, брызжущих виртуозной словесной игрой, которая заставляет вспомнить его предшественников – великих англичан Лира, Кэрролла, Гилберта – или его старшего современника Беллока: присущее им всем сочетание рациональности с элементом абсурда (common sense and uncommon nonsense) характерно и для Нэша. Он любил пятистрочный лимерик – стихотворную форму, которую обессмертил Лир, – и включил в сборник 1968 года целый раздел остроумных подражаний классику, озаглавив его пародийной цитатой:“How Pleasant to Ape Mr. Lear”. Замечательны и другие его короткие стихи, в частности четверостишия, составившие бестиарий, и бесчисленные виртуозные миниатюры, практически непереводимые. (Впрочем, этого поэта и вообще можно только пытаться переводить – с большей или меньшей степенью приближения к смыслу и духу: по-настоящему Нэшу повезло в Польше, где в 60-е годы прошлого века его переводил и печатал в журнале «Пшекруй» талантливейший и удивительно с ним созвучный Людвик Ежи Керн.)
Здесь следует сказать о незаурядной языковой одаренности Нэша: он сумел извлечь максимум выразительности из английского языка, своего материала и орудия, которое он постоянно оттачивал и совершенствовал. Он – полностью в духе XX века – прозаизировал поэзию, вводя в нее неосвоенные слои лексики и бытовой фразеологии, пародируя канцелярский и псевдокультурный стили речи, высмеивая расхожие штампы. Он взрывал устойчивые словосочетания, подменяя ожидаемый компонент