не сейчас. Я и сам еще толком не знаю, ни что сказать, ни как… – ответил я скорее правдиво, нежели мудро, а затем, испугавшись, как бы она не указала мне на дверь, заговорил о вещах маловажных, просто чтобы потянуть время. Между тем вернулась Рейчел и, просунув раскаленную докрасна кочергу сквозь прутья каминной решетки, ловко подожгла растопку. Уходя, она удостоила меня еще одного тяжелого, неприветливого взгляда, но меня это мало тронуло; продолжая говорить, я поставил стул для миссис Грэхем по одну сторону камина, для себя по другую и отважился присесть, хотя и подозревал отчасти, что она предпочла бы меня выпроводить.
Вскоре мы оба замолчали и несколько минут рассеянно глядели на огонь: она – погрузившись в свои печальные думы, а я – размышляя о том, как было бы восхитительно сидеть так подле нее, чтобы ничье присутствие не нарушало нашего общения с глазу на глаз, даже присутствие Артура, нашего общего друга, без участия которого не обошлось пока ни одно свидание, лишь бы я мог осмелиться выложить ей все как на духу, избавить сердце от бремени чувств, которые так давно его одолевают и которые сейчас оно с таким трудом сдерживает, что готово разорваться от усилий… а также взвешивая все «за» и «против», стоит ли открыться ей здесь и сейчас и умолять о взаимности, о позволении отныне считать ее своею, о праве и полномочиях защищать ее от клеветы злых языков. С одной стороны, я вдруг поверил в свою новообретенную способность убеждать, не сомневаясь, что испытанный мною духовный подъем наделит меня красноречием, что сама моя решимость и острая необходимость добиться поставленной цели обеспечат мне желанную победу. С другой стороны, я боялся потерять то, чего уже добился ценой неимоверных усилий, и одним махом разрушить все надежды на будущее, тогда как терпение и время вполне могут обеспечить успех. Словно я ставил на кон свою жизнь и все же готов был попытать счастья. В любом случае я буду просить у нее обещанных недавно объяснений; я потребую рассказать о причинах этой ненавистной преграды, этого загадочного препятствия моему и, как я полагал, ее счастью.
Но пока я обдумывал, как лучше подступиться к ней с этой просьбой, она с чуть слышным вздохом пробудилась от грез и, взглянув в окно, откуда нам светила полная кроваво-красная луна, только что выплывшая из-за причудливо-зловещих вечнозеленых деревьев, сказала:
– Уже поздно, Гилберт.
– Вижу, – ответил я. – Полагаю, вы хотите, чтобы я ушел.
– Вам пора. Если мои добрые соседи прознают о вашем визите – а с них станется! – они истолкуют это отнюдь не в мою пользу.
Проговорила она это с какой-то яростной улыбкой, как, несомненно, выразился бы викарий.
– Пусть толкуют как хотят, – сказал я. – Что нам за дело до их мыслей, если мы с вами уверены в себе и друг в друге? Пусть катятся к черту со своими гнусными измышлениями и лживыми выдумками!
Этот взрыв негодования вогнал ее в краску.
– Выходит, вы слышали, что обо мне говорят?
– Да, слышал кое-какие мерзкие кривотолки, но кто им поверит, кроме дураков! Так что пусть они не тревожат вас, Хелен.
– Я