время спустя отряд оставил закованного в наручники доктора Болена в джипе у подножия холма и перемесился в корчму.
– Вы играете в покер? – спросил, войдя внутрь, у Самада и Арчи радостный Николай.
– Я играю во что угодно, – ответил Арчи.
– Лучше поставить вопрос так, – Самад криво улыбнулся и сел за стол, – хорошо ли я играю?
– И как, хорошо, капитан Икбал?
– Мастерски, – сказал Самад, беря свои карты и раскрывая их одной рукой.
– Что ж, – Николай подлил всем самбуки, – раз наш друг Икбал так уверен в себе, начнем по маленькой. Скажем, с сигарет, а там посмотрим, к чему нас это приведет.
Сигареты привели их к медалям, которые сменились винтовками, затем радиоприемниками, под конец дело дошло до джипов. К полуночи Самад выиграл три джипа, семь винтовок, четырнадцать медалей, кусок земли вокруг дома Гозановой сестры и расписку на четырех лошадей, трех цыплят и утку.
– Мой друг, – теплая доброжелательность Николая Песоцкого сменилась серьезной озабоченностью. – Вы должны дать нам возможность отыграться. Мы не можем смириться с таким положением дел.
– Отдайте мне доктора, – сказал Самад, избегая глаз пьяного Арчибальда Джонса, сидящего с раскрытым ртом в кресле напротив. – В обмен на весь мой выигрыш.
– Господи, но зачем? – откинулся на спинку кресла пораженный Николай. – Какая с него польза…
– У меня свои причины. Я его увезу сам, без сопровождения, и мы замнем этот инцидент.
Николай Песоцкий посмотрел на свои руки, на сидящих за столом и снова на руки. Потом достал из кармана и передал Самаду ключи.
Заведя машину, в которой спал, уронив голову на приборную доску, доктор Болен, Самад и Арчи двинулись во тьму.
В тридцати милях от деревни доктор проснулся от приглушенного спора относительно его ближайшей судьбы.
– Но почему? – шипел Арчи.
– Потому что, с моей точки зрения, собственно проблема состоит в том, что мы должны наконец пролить чужую кровь, понимаешь? В качестве расплаты. Ты что, не понимаешь, Джонс? На этой войне мы, ты и я, валяли дурака. Нам не довелось сражаться, а теперь уже поздно – и это чудовищно. Но зато есть он, и это наш шанс. Позволь спросить: ради чего была эта война?
– Хватит ерунду молоть, – вместо ответа взревел Арчи.
– Чтобы в будущем мы могли быть свободными. Вечный вопрос: в каком мире будут расти твои дети? А мы ровным счетом ничего не сделали. Мы на нравственном распутье.
– Слушай, я не знаю, о чем ты говоришь, и знать не хочу, – перебил Арчи. – Мы выгрузим этого, – он кивнул на находящегося в полубессознательном состоянии Болена, – в первом попавшемся сарае и разойдемся каждый по своей дороге, вот единственное распутье, которое меня волнует.
– Я осознал, что поколения, – продолжал Самад, пока они миля за милей мчались по однообразной равнине, – говорят друг с другом, Джонс. Это не линия, жизнь вообще не линейна, – и не хиромантия – это круг, и они говорят с нами. Потому-то и нельзя прочитать судьбу; можно