чем Дотти, но она держалась с какой-то недетской уверенностью и взгляд её – а глаза у этой девочки были странными, слишком светлыми для таких тёмных волос, пронзительно-синего цвета, – внушал в нем какой-то необъяснимый ужас.
– M-lle Бенкендорф нездорова и сказала, что выйти не может, – проговорила она низковатым голосом и, упреждая вопросы, ответила. – Я фрейлина великой княгини Елизаветы, княжна Войцеховская. И ваша невеста просила мне передать…
– Что? – прервал он её, пытаясь отвести взгляд от лица этой “ведьмы”, как он уже окрестил Анжелику.
– Она никогда в жизни не перестанет флиртовать и наслаждаться танцами. И она больше никогда не хочет вас видеть, – невозмутимо ответила княжна и вежливо поклонилась.
Кристоф ответил на поклон, развернулся и ушёл в Канцелярию. Он был готов умереть, но виду никому не показал.
ГЛАВА 6
Санкт-Петербург, январь 1800 года.
Вести о размолвке между Доротеей и её женихом распространились, как огонь в лесу. Фрау Шарлотта отнеслась к этому философски – милые бранятся, только тешатся, и, с большим трудом вытащив из среднего сына хотя бы намёки на причины ссоры с наречённой, объявила, что проблема исключительно в нём. “Ей 14 лет, она не знает света”, – твердила многомудрая дама. – “Тебе, Кристхен, нужно полегче относиться к этому. Пока у неё есть возможность, она веселится. Но это ещё не значит, что Доротея станет скверной супругой”. Мария Фёдоровна, однако, сочла, что проблема – именно в Доротее, и отчитала её за фривольное поведение, попутно произнеся целую лекцию об обязанностях жены и матери. Но написать покаянное письмо жениху, который отдалился от Дотти и окунулся с головой в служебные дела, её убедил отец.
– Пойми, малышка, – сказал он. – Вы оба виноваты. Но кто умнее, тот и сделает шаг к примирению. Всё уже обговорено, платье почти пошито, бумаги я все выправил на приданое – зачем отменять? Я грешным делом было подумал, что мамаша его надоумила к тебе придраться и нас же виноватыми выставить, мол, плохо дочку воспитали.
– А зачем ей придираться? – спросила его дочь.
– Ну, мало ли что. Мы же лифляндцы, они курляндцы, например, – пожал плечами Кристоф фон Бенкендорф. – Свекрови всегда найдут, что не так в женах их сыновей. Сколько крови выпила моя матушка, царство ей Небесное, что я в жёны взял “чёрную” немку, даже сказала, что детей от неё своими внуками не признаёт.
– Почему “чёрную”? – полюбопытствовала Дотти.
– Ну, мать твоя, покойница, была не из Остзейского края. Так у нас говорят про пруссаков, мекленбуржцев, гессенцев и прочих. А монбельярцы нас тоже за своих не признают, – объяснил ей отец. – Называют “серыми” и “русскими”.
Доротея вспомнила, что Алекс писал, как его в байройтском пансионе дразнили за рижский выговор и называли “русаком”. Странно всё это. Язык – один, вера – одна, так нет же, всё равно найдут, к чему придраться.
– Так что пиши