в Поволжье, на Урал. Он еще не знает, что из этого получится: то ли история Петра, то ли история Пугачева, а может быть, и роман о Пугачевском восстании, будущая «Капитанская дочка», которая еще так не называется. Во всяком случае, Пушкин уезжает на несколько месяцев на Волгу и на Урал.
Но ему нет покоя. И нетрудно себе представить долгие осенние ночи в Болдине, куда он заезжает на обратном пути, где он не может отрешиться от мысли об этом ужасном Петербурге и той работе, которая его там ждет. И, может быть, именно там, во всяком случае, где-то близко к этому времени, рождается «Медный всадник» с его великим эпизодом о том, как бедного чиновника Евгения преследует этот медный всадник. И вот на бумагу ложатся великие строки:
И во всю ночь безумец бедный
Куда б стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал…
Это о ком? Только ли о чиновнике Евгении, близком по духу самому Пушкину? Может, это автобиографические строки? Может быть, это и о себе?
Попутно Пушкин сочиняет историю Пугачева. Это отдельная большая тема, но, во всяком случае, Пушкин доказывает если не свету, если не государю, то самому себе, что он способен писать исторический труд. Весь вопрос только в том, в каком отношении этот труд с его совестью. Сочиняя книгу о Пугачеве, он не грешит перед своей совестью. Эта книга – предупреждение своему сословию: вот что будет, если вы не будете относиться к крепостным мужикам как к людям. И это как раз то, что для него актуально, близко и живо, а вот история Петра оказывается мертвым, очень трудным сочинением.
Вернувшись из Болдина, Пушкин опять окунается в светскую жизнь и по приезде сразу же получает удар. Государь присваивает ему звание камер-юнкера. Пушкин глубоко и серьёзно обижен этим назначением. Он всем говорит, что для него это стыдно, потому что такое звание присваивают молодым людям, а он – отец семейства, ему далеко за 30, и это не его место, не его должность. Но Пушкин лукавит. Он хорошо знает, что в звании камер-юнкера доживали седовласые старцы, маститые чиновники, и что в этом ничего неподобающего возрасту и стыдного нет. Он обижен другим. Государь показал, что место придворного историографа вовсе не так престижно, как во времена Александра, то есть, грубо говоря, он показал свету, что Пушкин – не Карамзин, что он вовсе не тот, за кого себя выдает: царю наперсник, а не раб. Нет, это не сбылось.
И свет злорадно сообразил: «Ага, мы же говорили, он не Карамзин, он этого не может, он не справится». Этот удар был для Пушкина чрезвычайно чувствительным, и очень скоро он подает в отставку. Но царь ее не принимает. Император говорит, что если Пушкин уйдет в отставку, то он лишит его звания придворного историографа, не разрешит доступ в архив и отнимет его задание написать историю Петра. То есть отношения царя с Пушкиным были бы прекращены, и потому Александру Сергеевичу приходится извиниться и забрать свое прошение об отставке.
После этого Пушкин с грустью понимает, что ему нечего