Лестница гремела и звенела, колотясь о железную платформу. Джо внезапно сложился пополам и вообще отпустил лестницу; импульс закинул его наверх через перила, на нижнюю площадку, и он приземлился на ноги. Решительно избыточное представление, сугубо эффекта или восторга ради – он прекрасно мог взобраться по лестнице на руках. Прекрасно мог сломать шею. На площадке он помедлил, сбил пепел с сигареты.
В этот миг неутихающему северному ветру, что весь день трепал облака над Нью-Йорком, наконец-то удалось их распихать и вывесить над Челси заплату дымчатой голубизны. Луч желтого солнечного света косо устремился вниз, вихрясь лентами пара и дыма – моросливая медовая лента, жилка желтого кварца, марморирующая безликий серый гранит зрелого дня. Свет заполнил окна старого красного дома до краев и вытек. Йозеф Кавалер, подсвеченный со спины переполненным окном, словно засветился, раскалился.
– Ты посмотри на него, – сказал Сэмми. – Ты посмотри, как он умеет.
Впоследствии, предаваясь воспоминаниям перед друзьями, или журналистами, или – еще позже – благоговейными редакторами фэнзинов, Сэмми годами сочинял и пересказывал всевозможные истории происхождения Эскаписта – прихотливые и приземленные, зачастую друг другу противоречащие, – но на самом деле Эскапист родился из совпадения желания, глубоко погребенной памяти об отце и нечаянной вспышки света в окне таунхауса. Глядя на блистающего Джо на площадке пожарной лестницы, Сэмми почувствовал боль в груди – и это, как часто случается, когда память и желание совпадают с преходящим погодным явлением, была боль творения. Сэмми смотрел на Джо, и желание его было бесспорно физическим – в том смысле, что Сэмми хотел обитать в теле кузена, а не обладать им. Отчасти жажда – весьма распространенная среди создателей героев – быть кем-то другим; быть не просто итогом двух сотен режимов, и сценариев, и проектов самосовершенствования, что вечно терпят крах, столкнувшись с извечной неспособностью Сэмми распознать ту самость, кою надлежит совершенствовать. Джо Кавалер излучал искусность, веру в свои способности, которую Сэмми, трудясь без устали, наконец-то выучился всего лишь подделывать.
В то же время, когда он глядел на безрассудную акробатику длинного кавалеристского тела Джо, на демонстрацию силы во имя силы и во имя демонстрации, встрепенувшаяся страсть была неизбежно затенена, или питаема, или переплетена с памятью об отце. Нам представляется, будто сердца наши, однажды разбившись, затягивают разлом несокрушимой тканью, что не дает им разбиться вновь ровно там же; но сейчас, глядя на Джо, Сэмми пережил ту же сердечную боль, что и в 1935 году, когда Могучая Молекула уехал прочь навсегда.
– Восхитительно, – сухо ответствовал Джули, тоном давая понять, что в гримасе старого друга наблюдается нечто забавное, и отнюдь не в юмористическом ключе. – Хорошо бы он еще рисовать умел.
– Рисовать он умеет, – сказал Сэмми.
Джо прогрохотал по ступеням пожарной лестницы до четвертого этажа, поднял раму и головой вперед ввалился в окно. Спустя миг из квартиры донесся беспредельно музыкальный визг