Нет, лучше я сама… Не шевелитесь.
На этот раз он не возражал и позволил помыть ему лицо, а потом и руки. На большее я не решилась. Чистоплотность сродни благочестию, но вода была ледяная. Он выглядел теперь как опустившийся бродяга. У меня было такое чувство, что и я выглядела вполне подходящей ему парой. Сегодня у меня не хватило духу посмотреть в зеркало заводи наяды.
Завтрак был преотвратительный. Хлеб – твердый, как пемза, его надо было размачивать в ледяной воде, чтобы Марк смог его есть. Шоколад был лучше, но приторный и несытный. Апельсин стал дряблым, мягким, как замша, и безвкусным.
Марк с очевидным усилием заставлял себя жевать и проглатывать эту неаппетитную еду. Я следила за ним с тревогой и пробуждающимся уважением. Он, может быть, и был упрямцем и диктатором, но здесь проявил мужество, столь же определенное, как и героизм на поле боя; он вел жестокое, но незаметное сражение со своей собственной слабостью, с необходимостью долго лежать, сохранять неподвижность, чтобы набраться сил, и это в то время, когда каждый нерв решительно взывает к действию. Для меня это была новая точка зрения на мужество.
Когда с нашей скудной едой было покончено, я нерешительно взглянула на Марка:
– Ламбис показал мне вчера одно место. Хорошее укрытие, и все видно вокруг на несколько миль. Единственное неудобство – высоко лезть: вон за тот утес, потом еще карабкаться наверх. Вон туда, видите? Если вам не справиться, я поищу вокруг, найду еще что-нибудь…
– Я справлюсь.
Как он одолел этот подъем, я никогда не пойму. Нам потребовался целый час. А когда он с совершенно бледным лицом и весь в поту наконец лежал на уступе, я почувствовала себя так, словно пробежала из Марафона в Афины, и притом с плохими вестями.
Через некоторое время я села и взглянула на него. Глаза у него были закрыты, и выглядел он ужасно, но солнце добралось до выступа, и он лежал, повернувшись к нему лицом, жадно впитывая его тепло.
Я опустилась на колени:
– Пойду за сумкой с провизией и постараюсь уничтожить наши следы в хижине. А когда вернусь, что бы вы ни говорили, я разведу огонь.
Веки его дрогнули.
– Не глупите.
– Это не глупость. Но первое и самое главное для вас – тепло. Вам надо выпить что-нибудь горячее, и, если мне придется заняться вашей рукой, потребуется горячая вода. Если я наберу сухих веток и разожгу небольшой костер там в глубине, – я кивнула в сторону расселины позади нас, – дыма будет немного, а мы сможем приготовить что-нибудь горячее. И лучше это сделать сейчас, пока вряд ли кто-нибудь тут появится.
Он снова закрыл глаза.
– Как хотите, – безразлично произнес он.
Времени замести наши следы в хижине потребовалось немного. Любой пастух мог оставить подобное ложе, и, хотя оно и могло вызвать подозрение, мне не захотелось убирать его, ведь оно, возможно, еще понадобится Марку ночью. Я ограничилась тем, что переворошила его, чтобы не было заметно, что на нем недавно лежали. Метелкой из веток я размела пыль, на которой оставались