вечер так истошно выл и рвал тяжелую ржавую цепь, что заснуть становилось боязно и опасно. А вдруг проспит чего важное Галюська? Баба Настена всегда говорила: «Воронок почем зря выть не станет, он вражину злую за версту учуять могет…»
Галюська слышала, как вышел на двор отец и запустил в пса чем-то дровяным и тяжелым. Глухой стук и обиженный рык означали, что в Воронка попали. И девочке стало жаль пса, ей захотелось немедленно побежать к нему в будку и успокоить, погладить по жесткому псиному загривку, как делала она это всегда теплым летом, если обижали Воронка или ее саму. Нет, батя был не злой. Он стал злым. Из-за войны.
– Спи, псина поганая! – доносился со двора его крик. – Спи, ирод, не нагоняй тоски!
Но как только закрылась за отцом входная дверь, Воронок снова издал истошный, утробный вой. Затем все стихло ненадолго и Галюська успела задремать, прижимая к себе рыжего, как она сама, чумазого и голодного котенка.
Как проснулась не помнит. Но снилось ей, что летит она на звонком гудящем самолете. И звон стоит такой низкий, страшный, что как-будто непременно сейчас все разобьется! В самолете только батя, далеко, на передних местах. А мамы нет… Галюська вытянула шею, чтобы найти в рядах кресел ее цветастый синенький платочек, как вдруг: Бах!!! Бах!!! Бах!!!
Котенок в руках сжался, юркнул девчонке под мышку и зашипел там с перепугу, забрызгав Галюську кошачьей слюной.
Бах! Бах! – еще ближе и страшнее. За окном появились первые всполохи близкого огня. И последнее: Бах! Уже здесь, за стеной, совсем рядом!
Галюська юркнула под кровать, сжалась маленьким клубочком, как у мамы в животе. Мама рассказывала ей, как она, Галюська, жила-поживала там до своего рождения, говорила, что в этой позе и беда не беда, все пройдет, все наладится. И пока девочка прятала под себя рыжего котенка, пока сворачивалась маленьким клубочком на грязном деревянном полу, тяжелая кирпичная стена медленно прогнулась и повалилась на железную кровать, под которой укрылась Галюська. Где-то обиженно тявкнул Воронок, сорвавшийся с цепи, и наступила мертвая тишина…
Девочка боялась даже дышать. Бомбили нацисты, она знала. А вдруг они здесь, рядом и заберут ее с собой из родного села в страшный город Киев? Они и раньше бомбили, но не здесь, далеко. В Галюську они попали впервые… Где же папа? Мама? Баба Настена, что живет на другом конце села? Девочка слышала, что неподалеку горит потрескивая соседский дом и бегают туда-сюда какие-то люди, но ни позвать, ни шелохнуться она не могла. Ее зов тонул в теле ватного матраса, который плотно сдавила груда кирпичей, не оставив никакого места, кроме того, которое занимало маленькое тельце Галюськи.
– Мы с тобой живучие, потому что – рыжие! Так баба Настена говорит. Так что терпи, нас вынут отсюда. Сейчас вот хватятся и найдут! – шептала девочка сухими губами. Ей страшно хотелось плакать, но она не могла. Это было не по военному и не правильно, плакать от удара невидимого врага. – Баба Настена говорит, что скоро русские придут и помогут нам. Они сильные и добрые и всегда всем слабым помогают. Конец тогда нацистам, вот увидишь! Терпи котя, я ведь терплю, – и она пошевелила слабым пальцем, чтобы почесать и успокоить пищащего котенка.
– Галюся!!! Галюся!!! – несся над селом душераздирающий крик бабы Настены. – Ты где, клад мой золотой???
Женщина