на паленой одежде, как у большинства других ребят.
Конечно, от меня не укрылось и то, что не я одна одобряю Платона.
Тетки то и дело обращались к нему с какими-то дурацкими вопросами, пытаясь затолкать его в самую свою кучу, но он, вежливо отбиваясь, упрямо плелся в конце.
Я шла последней.
Когда мне было неловко перегрузить чемодан на ленту или собрать весь свой многочисленный хлам из контейнера для досмотра личных вещей, Платон всегда оказывался рядом, чтобы помочь.
Жалко ему, наверное, меня.
Он же понимает, что никому тут нет дела до того, что я так до сих пор так и не обзавелась среди всего этого бабья подружкой-хохотушкой, и что всем по большому счету по фигу на мою обособленность!
Я выдохнула только тогда, когда самолет набрал высоту.
Жизнь, оказывается, во многом очень просто устроена: я поставила себе конкретную цель – и все получилось.
Впервые со дня гибели родителей я четко и ясно сформулировала для себя то действие, которое хочу воплотить в жизнь, – и получилось!
Что бы ни принесла мне эта поездка в дальнейшем, сейчас я, впервые за долгое время, чувствую настоящую, искреннюю радость!
Теперь дело осталось за малым. Сделать так, чтобы ничто, НИЧТО не посмело ее омрачить!
Ну, переживает профессор, да, я это прекрасно понимаю, но ведь и я точно так же могла бы переживать, пока он там колдует над послушными голыми телами своих пациенток.
Ну, шушукаются уже здесь некоторые, особо скучающие по жизни, за моей и Платона спиной, что дальше?
Не мы первые, не мы последние.
Мне на них по фигу.
Пружина разжалась. Под мерное урчание двигателей набравшего высоту самолета я окончательно успокоилась.
Платон сидел через два ряда впереди и наискосок от меня.
Чего же я хочу от него?
Я просто хочу, чтоб он был в моей жизни и как можно чаще был в ней буквально рядом.
Секс? Да бросьте.
Он у меня вроде и есть.
Да, то, что происходит с профессором, то просто физика…
А человек ведь абсолютно ко всему привыкает, как скотина.
И еще: как бы я ни хорохорилась, я понимала, что начинаю стареть…
Чей-то юный смех в ночи за окном, чьи-то каблучки по асфальту, чей-то безразличный (ну надо же, каков подлец!) взгляд мимо, придирки профессора, те, которые он глотал в себя, не осмеливаясь озвучить вслух… все это неумолимо напоминало мне о том, что осталось не так уж и много… чего?
До аварии я была далеко не совершенной, как внутренне, так и внешне, но я жила в относительной гармонии с собой. А теперь то, что я без особой радости вижу каждый час в зеркале, для меня как насмешка судьбы.
Спящая красавица, вечная невеста…
Так и хочется сказать «старая дева».
Я боюсь себя, я себя отрицаю.
Хорошо мне только с самой собой, да и то далеко не всегда.
Но когда Платон появляется рядом, у меня создается ничем не подкрепляемое, бездоказательное, но все же стойкое ощущение того, что он все знает и все понимает.
И это его совсем не отталкивает.
На