раздражает, что я хожу или стою, пожалуйста, я сяду.
Я: Be at your ease.
ОН: Thank you. А в вашем Диккенсе меня еще злит занудство. Я родился в тысячу-тра-та-та году, в деревушке, известной под именем… на реке… и ты уже слышишь в этом всем «пожалей меня, пожалей». Я знал самую красивую женщину, вы таких женщин не видели никогда и не увидите, я, честно говоря, тоже больше не встречу – статистика подсказывает. Мне кажется, вы видели Лайзу, так вот Лайза с ней рядом – неуклюжий белый бегемот. Девочка была восхитительна, умна, талантлива, неотразима. Предана. Потом упала в самолете, потеряла ноги и за месяц из-за гормонального расстройства превратилась из 45-килограммового демоненка в 97-килограммового мамонтенка с телом-желе. Гиппопотамчик без двух задних лапок, а я полагал, что любил, по-своему, не на максимуме, бесспорно, но давайте скажем – любил эту женщину. Я вкатил ей морфий, тридцать один кубик, и она уснула в гвоздиках, положив на меня свою большую водянистую руку. Такое начало. Вы меня раздражаете, когда вы не едите. Ешьте.
Откусил лапу козлу-свинье.
Кофе ударил по нервам дрожью. Сильный кофе, хороший.
ОН: Конрад, это всё. Спасибо.
КОНРАД: Извините.
ОН: Пошарьте там, они иногда не сразу пижамы уничтожают, мне номер нужен. Сколько у вас парень жил?
Я: Я… не помню.
ОН: Вы действительно имбецил. Мне нравятся фигурки, они меня забавляют, я хочу вытащить парня и посмотреть на его окологлазные мышцы, если беседа мне с ним понравится, он не еврей. Вы ломаете ему жизнь. Прямо сейчас. Потому что тупой.
Я: Я… я могу… я знаю имя и когда, но номер… если только примерно…
ОН: Конрад, выведи, запиши. И пробей. Сейчас.
И я рассказал, Кэт.
Я думал, все равно Гильке не жить, а так хоть шанс какой-то есть, вдруг действительно вытащит. Как вернулся, он полки осматривал, будто я на кухне что-то хранить буду.
ОН: Вообще британцы погано пишут, не ирландцы, а именно британцы, все эти ваши отталкивающие Джейн Эйр, прямо читаешь и Джульетту де Сада понимать начинаешь – такое отвращение вызывают. Все эти скучные дождливые «издалека еще он заметил её шляпку», «мистер Дженкинс имел длинное, вытянутое лицо с чуть подвернутой губой, кустистые бакенбарды» и прочая пошлейшая дрянь. Начинаешь ненавидеть этого мистера Дженкинса до того, как очередная истеричка-писательница доберется до его «чуть раздвоенного подбородка под каштановой бородой». Это была первая и последняя женщина, которую я ревновал. Абсолютно без повода. К генералу, к которому сам ее и приставил. Вам и не представить, в каком шоке был я, когда поймал себя на том, что впервые в жизни, за исключением четырнадцати лет,
почти кричу в трубку: «Ты рушишь нас!». Что за бредовое рушишь? Какие на хрен «мы»? Я понял, что очень устал, положил трубку, но у меня были еще дела, надо было как-то сбросить напряжение, перезапустить мозг и работать. В два часа ночи это не так легко. Я спустился в подвал, в помещения для допросов с пристрастием, такие вещи неплохо перезапускают нервную систему… ведро, губка,