Яшка Козел и дружки молчаливо отдали сабли и саадаки.
– Мы не задирщики, духом ослабели. На бабу загляделись, и грех настиг, – оправдывались они. – Замолви слово перед атаманом, службу тебе сослужим.
– Другое предали, за таких язык не повернется! – резко ответил Ильин. – Гони, казаки, всю эту погань на зимовье! Батька сам там рассудит!
– А того… Песью Морду захоронить надо бы, – заикнулся один из вязавших казаков.
– Собаке и смерть собачья! – отрезал Ильин.
Беглецов пригнали в Кокуй-город, вывели на казачий круг, сбили с них шапки. Повольники окружили изменников, безмолвно взирая на них. И куда ни поворачивались злодеи, везде встречали колючие злые глаза. Только некоторые растерянно смотрели на недавних товарищей, боялись за себя, за свои мысли, которые терзали их в глухие таежные ночи. Были и такие, которые трепетали от думки, как бы Яшка Козел не выкрикнул: «Эй, ты, Завихруй, что молчишь? Не ты ли уговаривал потопить струги и малым гуртом бежать на Русь?»
Над городищем простерлась глубокая тишина, а кругом – чистые сверкающие снега. Среди наступившего безмолвия раздался властный голос Ермака:
– Браты, нашлись среди нас трусы и подлые души, которые всю рать опозорили. Добром нас встретили вогуличи, корму дали, словом обогрели. А что натворили злодеи? Побили, пограбили друзей наших, чумы их пожгли, жен обесчестили. Кто Алгу убил?
У Яшки Козла трусливо забегали зрачки. Чтобы выгородиться из беды, он плаксиво закричал:
– Товариство, накажи меня плетями, всю истину поведаю. Мулдышка затейщик всему. Он подговаривал: «Айда за Камень! Вогуличей побьем, на олешек – и через Камень, к Строгановым. Погуляли с атаманами и хватит. По ним плаха плачет, топор скучает, а мы не клейменые. Мы вольные пристали!» Алгу Прокоп обесчестил, и головой в прорубь.
– Врет сатана! Ой, врет, браты! – закричал Прокоп. – После меня сам бабу терзал. Вдвоем мы – оба и в ответе.
Ермак, насупившись, слушал. С окаменелым лицом стоял он на помосте, малиновый с заломом верх его остроконечной шапки багрово пламенел на фоне белесого неба.
– Нашкодили – ив кусты! На покойника валить вздумали, а у самих разума не было? – спросил он.
Два других виновника повалились в ноги атаману:
– Прости, батько! Простите, браты, за поруху донского обычая. Не по чести сделали. Мы не вьюны и не змеи, по прямоте каемся в своем окаянстве. Сумленье взяло, далеко загребли в чужедальнюю сторонушку. Не манит ни Лукоморье, ни рухлядь. Тут зима лютая, а на Дону ковыль вскоре поднимется, голубое небушко засияет…
– Притихни про Дон, не трави сердце! – выкрикнул Колесо.
– И нам кручинно, надсадно стало, по степу решили на конях промчать. Эх, браты наши! – потерянно вымолвил кучерявый, с синими глазами, беглец.
– Не жалобь воинство! – перебил Ермак и поднял руку: – Браты, казаки, у кого кручины нет? Аль всем, как тараканам, разбежаться по запечью? Выходит, за порух товариства, за злодейство, за слезы материнские и девичьи на волю отпустить? Пусть