не было деревьев, которые бы качали ветвями в такт его порывам, и не было открытых балконов, на которых развевалось бы от ветра белье – только застекленные лоджии. Вечерами двор освещался фарами въезжавших и выезжавших машин, время от времени зажигались или гасли окна в какой-нибудь квартире. Еще иногда в каком-то окне двигались чьи-то тени, но даже они не казались живыми и напоминали, скорей, давным-давно зафиксированные движущиеся картинки, включавшиеся и выключавшиеся по расписанию. И все-таки это было движение, это были перемены. А днем стена оставалось безучастно серой, и мутные стекла окон и лоджий тупо смотрели на такую же серую стену напротив.
Разнообразием отличались только оконные рамы, Ксения изучала их подолгу, определяя по ним вкус и достаток хозяев, но ни характеров, ни судеб этих людей понять не могла – казалось, за этой вечной стеной не могло быть ничего такого, о чем стоило бы мечтать или сожалеть. А ведь наверняка люди, жившие там, гордились и радовались своему жилью – престижный район, квартиры улучшенной планировки. Они обустраивали его, как могли, предполагая завещать впоследствии своим детям и внукам, – и Ксения с ужасом думала, что за поколения могут вырасти из детей, которым предстоит всю жизнь видеть из своих окон эту кошмарную стену. Утром и вечером, зимой и летом – стена. Иногда она видела этих детей, скитавшихся без дела по пустынному двору, игравших в «резиночки» или «классики». Их было поразительно мало для такого многоквартирного дома, скорей всего, большая часть их сидела дома за компьютерами и телевизорами, не понимая, что бывает и другое детство – с тропинками, проложенными мимо влажных, клонящихся от росы стеблей, с высокими кронами деревьев, сквозь которые солнце рассыпается по земле пестрыми веснушками, с журчащей в водогоне водой, по которой можно пускать кораблики, сделанные из щепок…
Но что толку, что в ее детстве все это было? Разве не стоит она сейчас в этой самой комнате, не смотрит в это самое окно?
Телевизор за стеной испускал томительные, слезомойные звуки. Maman смотрела свои сериалы. Ксения морщилась от них, болела от них, и все же помалкивала, стараясь понять пожилую женщину, которой только и осталось радости, что спасительная иллюзия красивой жизни, с роковыми влюбленностями, потерянными памятями и вновь обретенными детьми.
Зазвонил телефон.
– Але! Але, я слушаю!
– Окся?
– Да, да! Слушаю я!
Пауза.
– Да слушаю же я, говорите!
– Легко сказать – говорите!
Голос был наигранно бодр и слегка отдавал алкоголем. «О, витязь, то была Наина…» – успела подумать Ксения, а Наина, в просторечии – Нинок, так же бодро продолжала:
– Мне недавно сон приснился: выхожу я замуж, а свадебное платье цвета камуфляж… Нет, не так – в цветах камуфляжа. В цветах камуфляжа! Ха-ха! Представляешь, камуфляж – и весь в цветах!..
Наину Ксения любила. За цельность натуры. Та умела жить в гармонии с двумя мирами – внутренним и внешним. Впрочем, наличие гармонии отнюдь не определяло упорядоченности и распределенности каждого прожитого дня.