еще, хорошо это, плохо или совсем скверно. Я постоял, привыкая к дому, запаху, низкому потолку, прислушиваясь и слегка ужасаясь. Мой коллега Юрец раз десять уже ездил в Припять, звал с собой и нас, но лично я так и не отважился и не особо завидовал тем, кто на уговоры Юрца поддался и привез кучу воспоминаний и фотографий. Здесь тоже было прошлое – живое и нетронутое, как и там, с той только разницей, что принадлежало оно теперь одному только мне.
У меня были свечи. Я их положил, начитавшись советов бывалых людей, теперь же я осознал, что пишут все это не зря. У меня была еда на первое время и свет, и я, позабыв про былой испуг, испытывая уже что-то похожее на умиление и преклонение, рассматривал свое жилище на следующий месяц. Настроение мое то и дело менялось, и, будь я не рассказчиком, а слушателем, в лучших традициях кухонной психологии не преминул бы заметить, что все это сильно смахивало на истерику.
В избе были условные сени, одна большая комната, окна, на которых остались еще занавески, и их я не стал даже трогать – когда они превратятся в труху, можно только гадать. Настоящая русская печь, которую я понятия не имел, как топить, и деревянный, сомнительного вида стул. Голые стены, но я не удивился. В углу висели иконы, и я подошел рассмотреть их поближе. В иконах я ничего не понимал, но подумал, что, может быть, стоит их оценить, а если они ничего не стоят, то отдать в церковь в соседнем селе. Возле икон до сих пор пахло ладаном… и на них совсем не было пыли. Я прошел по комнате – пыли было достаточно, но не городской, пушистыми комьями, а мелкой, серой, она покрывала подоконник, и на ней можно было что-нибудь написать пальцем.
Окна плотно закрыты, одну створку я попытался открыть, но она рассохлась, я побоялся, что высажу стекло, и оставил попытки. Спертый запах дерева и ладана был неприятен, я вернулся к двери, открыл ее настежь и так и оставил. Все равно, как я считал, ко мне здесь никто не придет, если только за машиной, но она была безнадежным старьем, не годящимся даже на запчасти, что уж думать о продаже, гонках и тем более ограблении обменного пункта…
Ни посуды, ни чего-нибудь подходящего для того, чтобы спать. Поставив свечку, я забрался на печь, но там не было хотя бы завалящего пледика.
Я был в заднице цивилизации. Настроение восторженного горожанина совсем улетучилось. Эйфория прекрасна, но мне надо было как-то с этим смириться и жить. Как – я пока не придумал.
Поэтому я просто достал из сумки колбасу и сожрал ее, как голодный Тарзан. Обкусанная колбасная палка выглядела сурово, но я наелся. Колбаса была тоже советом бывалых – сам я такое лет десять не ел, потому что ни мяса, ни вкуса. Вода у меня была в машине. Вспомнив про воду, я вспомнил и про туалет и вышел во двор.
Уже совсем стемнело, прямо над домом повисла почти полная луна, и в ее свете мне было отчетливо видно, что, если тут когда-то и был туалет, то давно уже сплыл. Это был новый вызов, но я рассудил, что – какая разница, к черту, тридцать соток, ходи – не хочу. Я пока не никуда хотел, а потому взял пятилитровую бутылку воды,