пока рассчитывали, вышел указ, что нельзя в наших лесах охотиться, расширили заповедник до наших мест. А жаль, планы были хорошие. И молодежь бы вернулась, а то все в райцентре, а кто и в столицы подался. Эх… Пойдем, я тебе комнату покажу. За тысячу в неделю с завтраком и ужином сдам, не опаздывай только.
– Не буду, – разулыбался я. Отлично все получалось, даже лучше, чем я хотел. – И баб водить не буду, обещаю.
– Да где ж ты тут баб найдешь, – засмеялась Елизавета Степановна. – Одни бабки, вон, трое, кроме меня. Так про ведьмовство, – вернулась она к странной теме. Я шел за ней по дому и поражался ее умелым рукам.
– Простите, Елизавета Степановна… вы что же, все это – сами?
– Что сама? Дом да хозяйство? Конечно, сама. Как на печь с немощью заляжешь, так и жизнь твоя кончилась, это в деревнях каждый знает. А как с утра встанешь да по хозяйству – так и жив. Вот, смотри, твоя комната будет. Внучка моя тут жила…
Голос ее на этих словах дрогнул. Мне было неловко спрашивать, но все-таки я решился:
– Она уехала? В город? И вы теперь совсем одна?
– Погибли они, – ответила Елизавета Степановна. – Все, и зять, и внучка, а дочь моя еще давно умерла вторыми родами. На переезде все случилось, дурак один не захотел ждать, пока откроют, в объезд поехал, думал, поезд далеко, а он, говорили, совсем над ухом загудел. Ну, скотина эта разогнался, снес шлагбаум, перед поездом-то проскочил, а затормозить не успел, так в машину их и влетел, гад… шестеро покойников, мои двое да их четверо, сам, жена и двое детей…
Я слушал ее и смотрел на фотографию красивой девушки – совсем как с экрана. Скромное платье. Коса перекинута через плечо, ни грамма косметики.
– Не говори ничего, – предупредила Елизавета Степановна. – Да и давно это было. Еще в девяностых…
А комната выглядела совершенно жилой. И цветы в вазе – будто старушка ждала, что кто-то сюда вернется.
– Так вот о ведьмовстве, – она посмотрела на меня, словно обещая, что все равно договорит, как бы я ни соскакивал с темы. Одновременно она показывала мне, где что есть и куда что можно положить. – Случай был один, во время войны еще. Повесили немцы одну нашу местную. Стерва баба была, нас, детей, все время из сада своего гоняла, до революции муж ее крепкое хозяйство имел, богатые они были – страсть. – Елизавета Степановна открыла окно, и в него тотчас ворвались возмущенные вопли кур. – Как революция началась, им бы уехать, а мужа ее в пятнадцатом году паралич разбил. Так и осталась она с неходячим мужем, детей-то родственники увезли. Хозяйство красные в колхоз сдали, конечно, а она сама при этом колхозе счетоводом была.
Елизавета Степановна села на стул, накрытый кружевной накидкой, сложила ручки на коленях – просто бабушка-сказительница.
– Младший сын ее с немцами пришел. А в декабре сорок третьего, как фрицы начали свое «Зимнее волшебство», сын ее, офицер айнзатцгруппы, расстрелял всех своих людей. Сам погиб, конечно, фрицы-то в него палить начали, хоть и офицер. Деревенские к партизанам побежали,