оживший кадр из немого, чёрно-белого фильма.
Иногда он порывался взять женщину за руку, но его ладонь лишь проходила насквозь. И тогда ребёнок, поджав губы, прятал руки за спину и ускорял шаг, чтобы оказаться немного впереди Ирины, будто желая, чтобы на него обратили внимание. Женщина на это лишь слегка приподнимала уголки губ и снова шептала, успокаивая ни то себя, ни то своего призрачного спутника:
– Скоро, мой милый. Скоро…
Добрая, старательная Ирина всю жизнь проработала в детском саду, ведь именно в детях заключалась единственная её отрада. Детях, возможности иметь которых, она была лишена.
Бесплодие – страшный диагноз, поставленный врачом после первых родов. Тогда думалось, что всё это – ерунда, что через любые препятствия можно перешагнуть, когда рядом любящий муж и крепкий румяный малыш. Но беда, как водится, не приходит одна – не прошло и семи лет, как Пашеньки не стало…
«Корь, осложнения, летальный исход», – гласила больничная справка. Сухо, лаконично и необратимо.
Сначала Ирина плакала. Потом кричала. А после слёзы высохли и она замолчала, поняв, наконец, что Бог не вернёт ей сына, сколько его ни проси.
Работа в детском саду стала для Иры отдушиной. Всю нерастраченную любовь она дарила своим воспитанникам, в каждом находя черты погибшего сына. Шли годы, жизнь не становилась лучше. Иру бросил муж, не выдержав её маниакальной любви к тому, кого больше нет. Фотографии детей из детского сада заполонили все стены в квартире. Долгими вечерами безутешная женщина вглядывалась в детские лица, невольно пытаясь отыскать среди них свою кровиночку. А затем… затем появился и сам Паша, такой, каким был когда-то… и она обрела надежду.
– Тебе что же, совсем не холодно? И есть тебе, наверное, теперь не хочется? – ласково расспрашивала Ирина сына, стягивая пальто и вешая его на крючок у входной двери.
Паша лишь улыбался в ответ, смешно склонив голову набок. С самого своего возвращения в мир живых мальчик не произнёс ни звука, и Ирина решила, что, его ответы просто не долетают до неё через призму материального мира. Но она продолжала разговаривать с ним. Ей приятно было думать, что он чувствует её заботу.
– Помнишь, как ты любил манную кашку? – спросила она, проведя рукой над лопоухой головой мальчишки. – Сладкую, жидкую и без комочков. Если хоть один находил, сразу есть отказывался. Я тогда твою тарелку уносила, комочки все вылавливала, а потом возвращалась. И ты думал, что я тебе заново манку приготовила… А ещё подсушенные хлебные корочки, помнишь? Оторваться же от них не мог! Наберёшь целую тарелку, на кровать заберёшься и хрустишь ими. Простыня потом вся в крошках, но я не ругалась, разрешала – сама в детстве так же делала…
Она всё говорила, и говорила, и лицо её светлело с каждым новым словом. На короткий миг воспоминания сделали Иру прежней – красивой, улыбчивой, статной, напоминая о времени, когда за ещё совсем молоденькой рыжеволосой девушкой увивались косяки поклонников.
Но вот,