ориентированному на «Тысячу и одну ночь»13.
Движение к Романтизму обозначили «Славенские древности, или Приключения славенских князей» (в 3 ч., 1770–1771) М.И. Попова, а наиболее ярким отражением процесса освоения национального былинного и сказочного наследия станут «Русские сказки, содержащие древнейшие повествования о славных богатырях, сказки народные и прочие оставшиеся чрез пересказывание в памяти приключения» (ч. 1–4 – 1780, ч. 5–10 – 1783) В.А. Лев-шина. Там были два раздела. Обширный – «Сказки богатырские», который состоял из «Повестей» – «О Славном Князе Владимире Киевском Солнышке Всеславиче, и о сильном его могучем богатыре Добрыне Никитиче», «О Алёше Поповиче, служившем Князю Владимиру», «О сильном Богатыре Чуриле Пленковиче» и др. В меньшем по объему находились «Сказки народные». В «Известии», предварявшем издание, Левшин объясняет его необходимость, так как «романы и сказки были во все времена у всех народов; они оставили нам вернейшие начертания древних каждыя страны народов и обыкновений и удостоились потому предания на письме…». Россия также имеет и свои «повести о рыцарях», которые «не что иное, как сказки богатырские», и свои сказки, каковые… рассказываются в простом народе», но «оныя хранятся только в памяти… и издаю сии сказки русские с намерением сохранить сего рода наши древности… Наконец, – добавляет он, – во удовольствие любителям сказок включил я здесь таковые, каковых никто еще не слыхивал и которые вышли на свет, во-первых, в сей книге»14. Так начинается у нас процесс создания литературных сказок, прокладывая дорогу сказкам А.С. Пушкина, «Коньку-Горбунку» П.П. Ершова и другим произведениям в «народном духе».
Сентиментализм заявил о себе «Утренниками влюбленного» (1775, опубл. 1779) В.А. Левшина.
Природа! перестань хоть ты соединяться с судьбою несчастного, чтоб отнимать единственное утешение, кое мог я обрести в сладком сне. Уже пятнадцать дней, как расстался я с моей любезной… Увы! горестное время, измеренное моими мучениями!..
Любезная!.. где ты?.. Куда ты скрылась?.. тебя нет со мною, могу ль я жить?.. все места пусты…
О мысль ужасная! перестань терзать сраженный дух мой! Не довольно ль и того, чтоб не видеть той, коя всего милее? Но ты влечешь меня к отчаянному воображению, что нет уже ее на свете. Свирепое помышление!.. Она обещала писать ко мне… Что же удерживает прекрасную ее руку?.. Страшное воображение!..
(Появляется ее слуга) Друг мой… каким случаем… Скажи, жива ль моя дражащая?.. Ты медл… ишь!.. чт… о… скажи… она… жива ли?.. Она жива – жива! о друг мой! ты остановил конец мой!
Пятое, шестое, седьмое, восьмое утро. Он пишет длинное письмо о сущности любви и дружбы к Госпоже**. Девятое утро – его одолевает ревность. На десятое утро он просит свой «страстный дух истерзанный тоскою», успокоиться, так как уже сам спешит к своей любезной:
«Я спешу к тебе, отрада моих горестей! Я увижу тебя!.. Я спешу к тебе… уже малое расстояние