курорты были охраняемыми крепостями, вокруг шла война, и лечение нарзаном овевал дух военной романтики. Пушкин, приезжавший в Кисловодск в начале 1820‐х годов, принимал здесь нарзанную ванну, которую согревали пушечными ядрами. Но к концу 1830‐х годов курорты заметно обустроились, о войне здесь напоминали только казаки на вышках, перекличка часовых в крепости и рассказы о былых набегах черкесов. Строить Кисловодск и Пятигорск пригласили иностранцев – уроженцев Швейцарии братьев Бернардацци и английского архитектора Уптона. Они возвели среди кавказских сопок легкие беседки и питьевые галереи, напоминающие готические замки. Курортный Пятигорск был спроектирован на манер английского парка: извивающиеся тропинки, гроты, покрытые мхом, беседка «Эолова арфа». Видение романтика, приснившаяся Европа. «Княжна Мери» была пропитана увлечением российской аристократии английским романтизмом: княгиня Лиговская робеет перед дочерью, так как Мери изучала Байрона и арифметику, накануне дуэли Печорин читает роман Вальтера Скотта, а само имя главной героини переделано на английский манер из русского Машенька.
Дорожку между источниками, по которой прогуливаются герои «Княжны Мери», именовали «мизантропической тропой». По ней брели пить целебную воду раненые, увечные, разбитые ревматизмом: взглянув на эту процессию, поневоле сделаешься человеконенавистником. Вот как описывала «мизантропическую тропу» современница Лермонтова писательница Екатерина Лачинова6(7), книгу которой «Проделки на Кавказе» современники считали лучшим комментарием к «Княжне Мери»: «Здесь разбитый параличом едва передвигает ноги, тут хромает раненый, там идет золотушный, далее страдалец в язвах, этот геморроидалист, рядом с ним страдающий от последствий разврата: словом, средоточие всех омерзительных недугов рода человеческого. И кого вы не найдете здесь? И военных всех мундиров, и разжалованных, и статских, и столичных модниц, и толстых купчих, и чванных чиновниц, и уморительных оригиналов – не забудьте, что все это натощак и спросонья» (цит. по: 2, с. 104). Но физические страдания отнюдь не облагораживали «водяное общество». Чванство, Глупость и Тщеславие всегда были главными пороками вод: сюда ехали не только лечиться, но и себя показать и других посмотреть. В замкнутом мирке вод процветали сплетни и злословие. Стоит только драгунскому капитану распустить слух о набеге черкесов, как утром весь город говорит о ночном нападении на курорт. Курортные врачи распространяют сплетни о докторе Вернере, чтобы отбить у него практику («…сказать мимоходом, пятигорские медики живут между собой, как кошки с собаками», – писала Лачинова (2, с. 105)).
На кавказских курортах, входивших в моду в 1830‐е годы, лечились в основном военные и аристократия, последние были в меньшинстве, так как путешествие на воды было долгим и утомительным, железных дорог еще не существовало, лечение обходилось дорого, ехали на все лето, а иногда проводили на водах пять-шесть месяцев. Аристократия свысока относилась к военным. В повести трижды повторяется фраза о пылком сердце под шинелью и образованном уме под нумерованной фуражкой – это отрицали