благополучие Веры пошатнулись, а Печорина по подозрению в дуэли ссылают в крепость. Желание Печорина властвовать над людьми проявляется в пятигорской истории в полной мере, но, увы, и он сам, и остальные участники этой трагедии подчиняются жестокому и неуправляемому ходу вещей.
Что лучше: прекраснодушие Мери или неприкрытый цинизм Печорина? Нелицеприятная правда о человеческих слабостях или романтические иллюзии о возвышенной душе? Безответственная глуповатость Грушницкого или порочная искушенность Печорина? Стоит ли подглядывать в приоткрытый ставень или проще и спокойнее пройти мимо? Все эти вопросы ведут нас к центральной проблеме «Княжны Мери», пропитанной печоринской рефлексией и наблюдением над человеческими характерами: что несет человеку опыт познания себя и других, и где та черта в постижении душевных тайн, за которую простым смертным лучше не заходить.
1. Лермонтов М.Ю. Герой нашего времени. – СПб.: Азбука-классика, 2006. – 224 с.
2. Польская Е., Польский Л., Розенфельд Б. «И звезда с звездою говорит…» – Кисловодск: МИЛ, 2005. – 243 с.
3. Розенфельд Б. Малознакомый Кисловодск. – М.: Гелион АРВ, 2005. – 272 с.
4. Лермонтов М.Ю. Сочинения в четырех томах. – М.; Л.: Изд-во АН СССР, 1958. – Т. 1. – 826 с.
5. Герштейн Э. Роман «Герой нашего времени» Лермонтова. – М.: ЧеРо, 1997. – 128 с.
6. Анненский И. Избранные произведения. – Л.: Худ. лит., 1988. – 736 с.
7. Хамар-Дабанов Е. Проделки на Кавказе. – Ставрополь: Кн. изд-во, 1986. – 256 с.
Алжирский пролог. «Изнанка и лицевая сторона», «Бракосочетания» 7
Когда пробуешь охватить одним взглядом четверть века писательской работы Камю, поражает на редкость четкая, будто заранее обдуманная и тщательно выверенная упорядоченность его наследия. Иной раз трудно отделаться от догадки, неверной и все же соблазнительной, что оно не сложилось в ходе стихийных и зачастую сбивчивых поисков, а выстраивалось умом, озабоченным тем, чтобы кривая его становления – коль скоро она не может быть совсем уж прямой линией – все-таки была по возможности стройной и плавной, без резких изломов и внезапных зигзагов. Книги следуют одна за другой так, словно это очередные разделы единого сочинения, обогащенного по ходу продвижения вперед и повернутою разными гранями.
«Миф о Сизифе» растолковывает в пространных умозрительных выкладках истины, открывшиеся повествователю в ранних лирических эссе в минуты озарений; «Бунтующий человек» отправляется от той самой точки, где остановилось раздумье «Мифа о Сизифе». В свою очередь, теоретические работы не только примыкают к пьесам и прозаическим повествованиям, но и дают ключ к ним: «Миф о Сизифе» проливает свет на философскую суть «Калигулы» и «Постороннего», в одной из главок «Бунтующего человека» обсуждаются факты, послужившие материалом для «Праведных». Эпизоды, мимоходом намеченные в какой‐то вещи,