и с крутизны долго, тоскливо всматривался в белесую и молчаливую заснеженную равнину. Он знал, что лед сковал море километров на пятьдесят от берега, а там, за кромкой льда, гуляют синие воды Каспия, а перед кромкой во льду тысячи лунок, оттаянных дыханием зверя, рядом с лунками – на белых безмолвных покровах – неисчислимые стада тюленя. Надо подкараулить: зайти с кромки льда, из ружья уложить несколько тюленей у лунок, чтобы они своими телами закрыли ход в воду, и потом бить остальных баграми – направо и налево. Ах, какой азарт разгорается в душе каждого участника такого боя!
Ровно в двенадцать ночи, как будто кто-то дал сигнал, мимо острова Гнилец на взмыленных откормленных конях помчались охотники. Петр с высокого обрыва видел, как вспыхивал лед, изрубленный острыми шипами подков, как сани поднимали легкую белесую дымку, слышал ржание коней, говор людей… и рисовал в своем воображении предстоящий бой: белые поля, устланные черным зверем и разрисованные ярко горящими кровяными пятнами.
Так Петр простоял часа два или три, уже коченея на морозе… И вдруг раздался такой гул, словно Каспий охнул от невыносимой боли…
В полдень те, кто спасся, сообщили: на заре разыгрался свирепый шторм, ветер оторвал гигантскую льдину и утащил ее в открытое море. Там льдина разломалась на мелкие части, и все, кто находился на ней, – человек до пятисот – вместе с конями, припасами погибли. В том числе погибли и Сластеновы.
После такого бедствия Петр намеревался было возглавить поселок Сластеновых, но Глаша утянула его в родную деревушку Яблоновку, расположенную на крутом берегу Волги, повыше Саратова. Здесь Петр начал обрабатывать землю, которая «больше пила из человека соков, нежели давала ему».
– Она, земля-то ваша, все одно что пиявка: кровь сосет, силы вытягивает, – так однажды, измученный изнурительной полевой работой, сказал односельчанам Петр.
– Да ведь пиявка – штука полезная: от болезней избавляет, – возразили ему.
– Это где посадить пиявку, – в свою очередь возразил Петр. – И в каком количестве. А вы тут все сплошь пиявками утыканы. Эх, на море бы! Там что? Закинул невод – удача: тысяч десять, а то и пятнадцать пудов рыбы зацепил. Это если по гривеннику за пуд продай, и то гора денег. А у вас? Ковыряй землю, милуй ее… А! Чтобы ей треснуть! А там, на море-то…
– Еще бы! Вон какая удача постигла твоих родных, – с насмешкой напоминали Петру о бедствии.
Петр некоторое время стоял в раздумье, скорбя о погибших, но тут же встряхивался и кидал злые слова:
– Уж лучше враз сунуться башкой в пропасть, нежели тебя век пиявки сосать будут. Уеду. На море уеду, ай за океан.
И о чем бы ни заговаривали соседи, Петр все равно возвращался к морю, потому и получил кличку: «Море». Его так и звали: «Эй, Море!», «Море, айда с нами!», «Море, куда потопал?». Петру понравилась такая кличка, и потому он сам стал объявляться: «Петр Акимович Морев», – что перешло в паспорт, а потом и к Акиму Мореву.
Несмотря на свою непотухающую любовь