голову, глянула в лицо мужа и обеспокоенно спросила:
– Ты что, Степа? Что с тобой.
Стараясь скрыть слёзы от дочери, он уткнулся лицом в плечо жены и прерывистым голосом сказал:
– Вера, я же тоже немец. Отец перед смертью мне сказал, что я не их родной сын, что меня родила немка. Мой настоящий отец был немецкий военнопленный.
– Не может быть!
Вера обхватила Степана руками, прижимая его к себе.
– Вот что тебя мучило последнее время. Почему ты мне сразу об этом не сказал?
– Я не знал, что мне делать с отцовским признанием. Сначала я не придал его словам большого значения, но постепенно стал задумываться над ними. И чем больше об этом думаю, тем мне делается трудней. Вера, ты не можешь представить, как мне сейчас тяжело. Столько вопросов, на которые я не могу получить ответов. Во мне сидит чувство ожидания чего-то. Мне кажется, что я стою на краю пропасти и вот-вот упаду вниз.
Степан рассказывал жене о своих переживаниях, о разговорах с матерью, о попытках найти ответы на возникшие вопросы. Слёзы перестали литься. С каждой фразой ему становилось легче, и он уже пожалел, что раньше не рассказал обо всём жене.
– Я не знаю, что делать? Мне хочется знать, кто были мои родители? Почему они отказались от меня? Живы ли они?
– Степа, тебе надо их найти.
– Как?! Я уже думал об этом. Но как?
– Ты же для чего-то получил карту от генерала. Поезжай в те места, где ты родился. Ведь остался же кто-нибудь, кто помнит те времена. Если ты ничего не будешь делать, чтобы найти ответы на свои вопросы, будешь мучиться ими всю жизнь.
– Да, ты права. Что-то надо делать.
Зал начал снова наполняться людьми. Стало шумно. Объявили регистрацию на несколько рейсов. У стоек регистрации вытянулись длинные очереди. Степан с женой и дочерью тоже пристроились в хвост одной из них и через час летели в самолёте домой.
Снова наступила текучка. Степан консультировал абитуриентов, проверял контрольные, готовился к приёмным экзаменам, но всё это проходило мимо него, как будто не он этим занимался, а кто-то посторонний, и он со стороны наблюдает за этим посторонним. Пару раз на консультациях он вдруг терял нить разговора, забывал, о чём рассказывал абитуриентам, и только после того, как кто-нибудь напоминал ему, о чём шла речь, мог дальше вести консультацию. Коллеги по работе тоже обратили внимание на его задумчивость и растерянность. В минуты перерыва он сидел за столом, отвлеченно глядел куда-нибудь в одну точку и не слышал задаваемых ему вопросов. Он знал, что так дальше продолжаться не может. Что-то надо было делать.
В один из дней после очередной консультации, буквально за несколько дней до первого приёмного экзамена, Захаров пошёл к заведующему кафедрой. Когда-то в начале своей учёной карьеры профессор сделал несколько интересных открытий, защитил успешно докторскую, лет двадцать