эти: почерневшие брёвна с досками и деревянный купол, из крыши над крылечком свисает провисшая под, видать, когда-то – слишком сильно приблизившимся небом, доска, и еще несколько готовы последовать за ней; к аду что ли? Начались: давят сонной песней.
И лишь бутон купола все никак не хочет раскрыться – что ж это, гордыня веры? Топорщился бы во все стороны восставшим на мир, а порой и на небо, грешником.
И туча, плывшая над лесом, эдак в километре от дороги, от церквушки – еще сильнее сдавила веки, заставляя их, разлипавшихся, сопротивляясь – рукоплескать увиденной несмешной постановке глубинки, – а ведь в рекламке лгали, нагло лгали: будет весело и людно, скупайте билеты, сейчас как раз скидка! – и вот, кстати, о сне: опять восвояси.
Снилась мне, прогоняя легкость дремоты, пустота громадного супермаркета, посреди которого, выискивая если не хоть одну бы полку, где б крохи какие завалялись, то – хотя бы одного человека, бродил я, катая, вместо специальной телеги, садовую тачку, из не таких уж древних, но купленных лет так десять, а то и пятнадцать назад – на двух колесах, местами оплывшую ржавчиной.
Я толкал ее, как ни в чем ни бывало, и вдруг из очередного перекрестка нескончаемых стеллажей выехал, верхом на такой же -Боря, Бориска, брат!
Причем, дословно верхом: он забрался в свою, на одном колесе, новенькую, почти серебром ухоженного железа сверкавшую. И что-то толкало ее, везло его – но мне было, почему-то, не разглядеть.
– Гошан, привет! Наконец-то тебя привезли! – воскликнул он, поравнявшись со мной; хоть он и сидел в телеге, но смотрел все равно как-то наравне, не снизу вверх, хотя и не без братского почтения – так и хотелось счесть его подозрительным, съязвить – но уже были слова, на кои следовало ответить.
– Эх, Боря – не меняешься! Это меня-то везут, по-твоему? – зло усмехнувшись, пытаясь обязательно сделать это сверху-вниз, но никак не получалось – гаркнул ему я.
– Да уж, и то правда, – еще с детства засунутой в лексикон цельной присказкой, напоминавшей, скорей, единое слово, протараторил он, не растеряв ни улыбки, ни дружелюбного настроя глаз, порой мелькавших в мою сторону.
А к нам, между тем, подступало зеркало! В каждом же супермаркете должно быть зеркало, чтоб покупатель не забывал: есть я, где-то тут нахожусь, поблизости со своей сумкой, в коей покоится кошелек, или с карманом, где он завороженно, выжидающе застыл, храня выломанные мной из неба голубого купюры – почти листву, на ветра конях почти прискакавшую в момент, где можно коснуться космоса, где можно сделать все, что только пожелаешь – только взлети, листком сорванным, проставляясь за жизнь мою!
Зеркало же нерешительно, к каждому слову, да к каждому слогу подступаясь не то чтобы как к дзоту, но как к атакующему танку, у которого и задачи-то нет ликвидировать или какой урон нанести – но зеркалу прямо сказано: кинься, да чтоб по твоей