еще говорить в нашей среде, но только когда была взволнована. Тогда она выдавала такие сгустки мыслей, что было трудно уследить за их ходом, за их связью между собой; связи проваливались где-то в ее голове и часто не были ею высказаны, как будто она торопилась сказать свое, как будто бы времени было слишком мало, как будто она боялась, что ее перебьют или… Может быть, она опасалась, что как раз в самый важный момент ее речь оставит ее, произвольно прервется, и она больше не сможет сказать ни слова. Так с ней и случилось первый раз тогда.
Когда служащий социальной службы, к которому она пришла на прием по делам своего родственника (тот не говорил по-немецки), закричал на нее и швырнул ее документы на пол. Она слабо улыбалась, в то время как чиновник орал слово «Arschloch7» на разные лады и брызгал слюной.
Она смущенно улыбалась и просила прощения, она не знала этого слова, такого слова не изучали. И вот она слабо улыбалась и извинялась, в то время как коллега этого чиновника подбежала к Жанин и теперь помогала ей собрать документы с пола. Какая-то ошибка закралась в документы родственника, потому чиновник был им недоволен, Жанин это чувствовала. Она сказала себе в тот момент, нужно найти в словаре это странное слово… И сказать родственнику… Это был первый раз, когда она перестала говорить. Говорить – теперь этому нужно было каждый раз учиться. С трудом, с заиканием. И избегать ситуаций, которые могли бы разрушить снова налаженное. Налаженное с большими усилиями.
«Каждый раз, когда вы говорите, люди слышат, что вы не отсюда – ваш акцент, потому вам было б полезно улучшить произношение, – сказали ей как-то раз, – представьте, что сейчас в России кто-то говорит с чеченским акцентом, разве это приятно слышать? – спросили ее. Но это был риторический вопрос, он не требовал ответа, и это означало, что уже не достаточно бегло говорить, нужно было хорошо выговаривать. Чтоб замаскироваться.
Стоило ей открыть рот, как все было бы раскрыто, выдано и испорчено. Все. Она из тех, кто живет на Гете, из тех, про кого пишут в газете… Она из тех, кто живет на дне.
Может быть, он мог подумать, что Жанин от него что-то хочет?
Вводит в заблуждение? Нарочно бродит с утра по переулкам?
«А разве нет? – спрашивал ее внутренний голос. – Oh Gott, oh Gott, зачем это вообще только началось?» – спрашивала она себя.
В следующие дни ее голова была занята сочинением оправдательных речей в пользу Жанин, в то время как сама Жанин сознательно в этом мало участвовала, но голова варила сама по себе. И Жанин никак не могла от нее отвязаться.
Под конец голова вынесла вердикт: Жанин не какая-нибудь birthday girl8, и посему она невиновна, она живет в свободной стране и вправе ходить по тем улицам, по каким хочет. Она вправе также молчать, когда она хочет, – подсказала Жанин своей голове, – если она живет в свободной стране. Но голова промолчала на этот раз, да и верно, все в этой ситуации было вывернуто