старичка, оба белые как лунь, не изменив традиции, пришли на вечерние посиделки – солнышко проводить и покалякать о том о сем. Притихшие пацаны были сильно удивлены затянувшимся молчанием. А деды, которые любили обсудить всё, что видели в округе, сегодня молчали. Их не занимал ни новый забор у Маруси, ни тот, кто на правах очередного хозяина этот забор справил. Раньше бы они от души порассуждали и о том, сколько у Маруськи этих бесплатных работников перебывало, и о том, как долго пробудет в хозяевах этот.
Равнодушно смотрели они на серебро на воде и на цаплю, которая меряла своими длинными ногами берег реки. Уже кузнечики начали свою перекличку, во дворах лениво перебрехивались собаки, а деды всё молчали. Вечер потихоньку вступал в свои права. Обострились, как перед дождем, все запахи; легкий ветерок время от времени приносил медовый аромат.
Липа, как девица на выданье, надела свой лучший наряд, и, казалось, вот-вот убежит за околицу водить хоровод.
Молчание затянулось… Уловив смену настроения стариков, дети потихоньку поднялись и осторожно, по одному, вышли из-за кустов, уселись на траву рядом с основательной, из мореного дуба, лавочкой. Уже никто и не помнил, кто ее смастерил тут, на высоком берегу, с которого открывался красивый вид на реку и заречный простор.
– Война… – первым очнулся Кузьма. – Уже завтра…
Он дотронулся до белобрысой макушки Васьки, своего внука, который на правах родни всегда садился между стариками. Мальчишка странным образом смахивал и на второго деда.
– Война… – шепотом повторили дети и совсем притихли.
Змитро стянул картуз и, тяжко вздохнув, вытер им сухие глаза.
– А через три дня, Кузя, я стану сиротой…
Деды опять замолчали, и в их выцветших за многие годы глазах колыхался то ли закат, то ли пламя пожаров полувековой давности.
– Война… Тока хату справили. Помнишь, Кузьма, нашу пятистенку? Новая, высокая, на крыше конек… Да-а-а… Настоящий. Не нынешние, а как положено – с конской мордой. И я помогал бате резать. А гонт на нашей крыше сиял, как медом намазанный. Только обживать стали. Радовались…
– Помню. И наличники ваши, с птицами, хорошо помню. Поглядывал я на ваши окна.
– Завидовал, поди, чужим хоромам, – хмыкнул Змитро.
– Добрая у вас хата была, но не в хоромах дело… А в том, кто за теми стенами хоронился. Я ж чуть погодя собирался засылать сватов к вашей Аленке…
– Да ты что, Кузя! А чего молчал?..
– Так я ж не знал, кого Алена выберет… Меня – или этого… чубатого землемера. А после… Змитро, о чем было после говорить? Вашу ж хату первую в селе и разбомбили. Видно, на ваш медовый гонт и слетелись!
– И я б там был, кабы не пошел в ночное – коней пасти. Гады… Ночью… – Змитро стукнул ладонью по лавочке. – Спали ж все. Батя, мамка, Аленка… А помнишь нашего Федьку? Смешной такой был, конопатый.
Только говорить стал…
– Федька? Нет, Федьку не помню. А вот Алену – до сих пор помню…
Змитро поперхнулся и сипло закашлялся.
– Хлопцы, – Кузьма глянул на притихших