отмеренный страх. Скорбная процессия, желтая земля у помойки, рыдание, торжественное сознание собственной неправоты.
А может быть, в тот день мы сидели на крыше? Волнистые полотнища шифера кренились и звенели. Важно было перещеголять приятелей и подползти к самому краю, где воздух загибался книзу и казался жиже, а зеленые кварталы города, плывущие в золотистом мареве, опасно приближались. Вся Вселенная тогда была как на ладони, и с упоительной ясностью было понятно, что самый центр ее, стесняемый восторгом и страхом, бьется у тебя в груди.
А может быть, именно в тот день ангелоподобный, в ауре пепельных волос пятилетний Веничка, забившись за угловой сарайчик, сладострастно ощипывал мертвую горлинку? – курлыкал над ней, разглядывая каждое перышко, а потом бросал его, чтобы выдернуть следующее и снова рассмотреть, и пухленьким еще своим пальчиком пытался раскрыть ей навсегда затянутые белой пленкой глаза, и тормошил с улыбкой, и расправлял крылья, и бормотал что-то, и снова выдергивал перо?.. Честное слово, я чего-то испугался и долго потом, глядя на это нежное существо, с неясным ужасом вспоминал, как окровавленные пальчики пытались раскрыть горлинке клюв. Что это значило? Чего он хотел? Чего добивался? Может быть, и сам я что-нибудь подобное когда-нибудь делал, а теперь просто забыл? А?
Но нет, нет! Все-таки гораздо интереснее было мучить живых! Вот, например, Пашку, неожиданно против него ополчившись, начинали звать «жирным». Пашка был не толще любого из нас. Однако эта очевидно несправедливая дразнилка почему-то приводила его в бешенство. В этом деле главное было – вовремя улепетнуть, а иначе Пашка схватит, повалит на землю и изобьет. Мы хохотали, покрикивая издалека и утекая, а Пашка метался между нами как угорелый, пытаясь догнать то одного, то другого, и в конце концов плакал злыми слезами и беспомощно грозил кулаком… Зойкиного Саньку, как правило, не трогали – он и без нас находил повод разъяриться. Зойкин Санька был психованный (только не дай бог при нем об этом обмолвиться): в случае чего хватал что под руку попадется. Как-то раз ни за что ни про что угодил мне обломком кирпича по башке, сразу превратив минутную размолвку в серьезное происшествие – пятна почернелой крови на асфальте были видны еще и на следующее утро… Кешу Восьмерикова звали «дурным» за его легкую отрешенность. Необъяснимо воспылав к нему брезгливостью, гнали прочь, запрещая присутствовать в компании. Отнимали кепку и забрасывали в подвал. Боявшийся отца еще больше, чем темноты, он сначала молча плакал, потом замолкал в тяжелом раздумье, а после все-таки шагал во мрак, спускаясь по лестнице неловкой походкой слепца или старца. К Валерке приставали совсем уж просто так, просто потому, что он был всех слабее. Однажды он убежал от нас и спрятался в квартире. Кто-то озаренный чудесной идеей принес комок ваты и щепотку красного перца. Насыпав перец на вату, мы подожгли ее и стали вдувать ядовитый дым под дверь. Вы когда-нибудь дышали перечным дымом? И правильно, и не делайте этого впредь. Через полторы минуты Валерка вывалился в