в своих дневниковых записях свидетельствовал, что Катаев однажды, во время прогулки по Одессе, представил его Бунину. Видимо, при замечательной памяти Бунина, этого было классику достаточно, чтобы запомнить Олешу.
Судьбе было угодно, чтобы пути Олеши и Бунина пересеклись ещё раз одесской весной 1919 года, но уже не в столь камерной обстановке. Встреча была, как нынче принято говорить, знаковой. Её на сей раз описал сам Иван Бунин, которому было тогда под пятьдесят:
«Заседание (в Художественном кружке) журналистов, писателей, поэтов и поэтесс, тоже «по организации профессионального союза». Очень людно, много публики и всяких пишущих «старых» и молодых. Волошин бегает, сияет, хочет говорить о том, что нужно пишущим объединится в цех. Потом <…> выходит на эстраду: «Товарищи! Но тут тотчас же поднимается дикий крик и свист, буйно начинает скандалить орава молодых поэтов, занявших всю заднюю часть эстрады. «Долой! К чёрту старых, обветшалых писак! Клянёмся умереть за советскую власть». Особенно бесчинствуют Катаев, Багрицкий, Олеша. Затем вся орава, «в знак протеста» покидает зал. Волошин бежит за ними – «они нас не понимают, надо объясниться!».[175]
И была ещё деталь, о которой писатель в своей записи не вспоминает, но хорошо запомнили обиженные Катаев и Олеша: «…он (Бунин) стучал на нас, молодых, палкой».[176]
Сцена, описанная Буниным, очень выразительно демонстрирует агрессивное поведение одесской молодёжи, считавшей себя вправе «бесчинствовать» и, видимо внутренне разделявших призыв Маяковского: «Стар – на пепельницы черепа!».
Тема уничтожения всего «старого», вплоть «до последней пуговицы на одежде» (яростными словами Маяковского), долго была вдохновляющей темой Юрия Олеши. Ещё в 1928 году он с пафосом заявлял в стихотворении «Молодость века» о счастье отсутствия для его поколения каких бы-то ни было интеллектуальных и материальных «наследств»:
Какая может быть юность
Милее и вдохновенней,
Традиций, легенд, преданий,
Когда человеку двадцать,
А новому миру – год![177]
Юрий Олеша по молодости лет не переносил так болезненно, так глубоко, так безнадёжно, как Бунин, напряжённые одесские будни 1917–1920 годов. Наоборот, он погружался с головой «в нашу» боевую, кипучую бучу. Это его тогда привлекало и увлекало. Прозрение к Олеше придёт гораздо позднее.
Но вот что важно отметить. Сражаясь со стариной, отталкиваясь от родительских традиций, иронизируя над отцом, который считал, что классики – это только те, которые прилагаются по подписке к журналу «Нива», гоняясь за стихами авангардных поэтов, юный Олеша, не ведая здесь никакого противоречия, был давно влюблён в Пушкина, как это произошло и с его молодыми друзьями-поэтами. Сохранился рассказ Катаева о том, что когда он с Олешей и Багрицким шли по улице Пушкина и достигали дома, на котором была доска «Здесь жил Пушкин», они приостанавливались и «молча снимали шапки».
Олеша и Багрицкий создали небольшие циклы стихов, посвящённые национальному корифею. У Олеши благоговейное отношение к Пушкину вылилось