материал. В любом случае, края, где сидит Кардозо, Среднюю Азию, нам тоже навещать нельзя. Нам вообще не стоит задерживаться в СССР… – то же самое говорил жене и Генрих:
– Все равно, – он провел губами по нежной ключице, по рассыпавшимся вокруг белокурым волосам, – нам недолго осталось здесь куковать. Вернется дядя, начнется весна и мы пойдем на восток, к океану, то есть поедем… – они хотели добраться с новыми документами до Иркутска и сесть там на владивостокский поезд:
– Только мне не нравится, что вы с Феденькой остаетесь одни, – озабоченно сказал Генрих, – я буду приезжать, но, может быть, тебе лучше перебраться к людям…
Маша приподнялась на локте:
– До деревни еще километров двадцать, – невесело сказала девушка, – туда даже лыжня не ведет, одна тропинка. Тебе станет сложнее нас навещать, если мы там обоснуемся, а в Братске нам с Феденькой появляться опасно… – Генрих знал, что жена права, но все равно не мог избавиться от беспокойного чувства. Маша мимолетно улыбнулась:
– Не волнуйся. Припасы у нас есть, дрова я наколю. В скиту я сама себе избушку срубила. Дядя через месяц вернется, настанет весна… – Генрих поцеловал ее в улыбку:
– Ты моя весна, – неслышно сказал юноша, – как у Боттичелли на картине. Ты моя жизнь, мое дыхание… – Маша шепнула:
– Погоди, я маленького переложу… – распущенные волосы метнулись по ее спине. Она ловко устроила мальчика в колыбели из домотканого рядна, привешенной к потолку сторожки:
– Нет, это ты, – Маша оказалась в его руках, – ты моя жизнь, Генрих… – ему оставался какой-то час до отъезда.
– Всякий раз, я словно отрываю часть от себя, – успел подумать юноша, – Господи, скорей бы все закончилось… – откинув голову, Маша сдержала низкий стон:
– Закончится, – девушка припала к его губам, – мы всегда останемся вместе. Я люблю тебя, люблю… – пламя в буржуйке играло теплыми отсветами на стенах:
– Она сама как золото или янтарь… – Генрих не хотел закрывать глаза, – сколько я бы на нее не смотрел, мне всегда будет мало… – свеча, зашипев, потухла.
Тайшет
Дощатый пол парикмахерской при железнодорожных банях покрывал слой состриженных волос. Пахло дешевым одеколоном и табаком, на шкафу, где хранили плохо простиранные салфетки, хрипела черная тарелка репродуктора:
– Старшинов вырывается вперед, пас от Майорова и… – комментатор ахнул, – и очередная шайба летит в ворота венгров. Пятнадцать-ноль, небывалый результат… – плюгавый мужичок, почти потонувший в дерматиновом кресле, заявил:
– Им всем дадут черные «Волги» за золотые медали. У меня кум проводником в спальном вагоне работает, летом в его составе ехал товарищ Чернышев, тренер сборной… – кто-то протянул:
– Динамовец, – мужичок кивнул:
– Он самый. Он в Омск отправлялся, на турнир. Кум, значит, коньячку ему принес, икорки, а товарищ Чернышев и говорит:
– Я