на женщину, но одного взгляда на ее плоскую грудь и впалые соски было достаточно, чтобы понять, что это не поможет. И все же… я схватила одну грудь и стала методично сжимать ее по направлению к соску. Ни капли молока не показалось на коричневатых сосках, молочная железа казалась дряблой. Нет воды – нет молока.
Марсали быстро сообразила, чего я хотела, тут же схватилась за воротник своей сорочки и разорвала его, прижав ребенка к своей обнаженной груди. Крохотные ножки безвольно упали на платье, пальцы ног казались помятыми и съеженными, как увядшие лепестки.
Я запрокинула голову Гортензии, вливая по капле воду в открытый рот. Краем глаза я видела, как Марсали ритмично сжимает свою грудь с одной стороны, чтобы ускорить ток молока, мои собственные пальцы двигались в такт ее движениям, массируя горло лежащей без сознания женщины, чтобы заставить ее глотать. Ее кожа была скользкой от пота – по большей части моего. Он стекал у меня по спине и между ягодиц. Я чувствовала его странный запах – металлический и горячий, похожий на теплую медь.
Горло дернулось от внезапной перистальтики, и я убрала руку. Гортензия подавилась и закашлялась, ее голова откинулась в сторону, а живот напрягся, решительно отправляя вверх свое скудное содержимое. Я вытерла рвоту с ее губ и снова прижала чашку ко рту. Губы не двигались; вода наполняла рот и текла вниз, по лицу и шее.
Перебивая гудение мух, у меня за спиной раздался голос Лиззи, спокойный, но отстраненный, как будто она говорила издалека.
– Вы можете прекратить ругаться, мэм? Дети вас слышат.
Я резко повернулась к ней, вдруг осознавая, что во время работы я повторяла «Мать твою, черт побери!» вслух, снова и снова.
– Да, – сказала я, – прости. – И снова повернулась к Гортензии.
Время от времени она проглатывала немного воды, но этого было недостаточно, учитывая, что ее внутренности до сих пор пытались избавиться от всего, что их беспокоит. Кровавый понос.
Лиззи начала молиться.
Лиззи молилась.
– Радуйся, Мария, полная благодати, Господь с тобою…
Брианна настойчиво бормотала себе под нос что-то по-матерински участливое.
– Блажен плод чрева твоего, Иисус…
Я положила большой палец на сонную артерию. Я чувствовала, как ее сердце дернулось, пропустило удар и продолжило биться резкими толчками, как тележка без одного колеса. Оно начинало давать осечки, нарушая ритм.
– Святая Мария, Матерь Божия…
Я ударила кулаком в центр ее груди, а затем еще и еще, так сильно, что кровать и бледное вытянутое тело тряслись под ударами. Потревоженные мухи, гудя, поднялись с мокрой соломы.
– О нет! – тихо сказала Марсали позади меня. – О нет, нет, пожалуйста.
Я раньше уже слышала этот тон неверия, протеста и отчаянной мольбы и поняла, что произошло.
– …молись за нас, грешных…
Как будто услышав крик Марсали,