лет, уже попав в Москву накануне ее разорения, ощутив всеобщий патриотический пафос, Батюшков говорит о русском прошлом с трепетным благоговением: «В Кремле представляется взорам картина, достойная величайшей в мире столицы, построенной величайшим в мире народом на приятнейшем месте. Тот, кто, стоя в Кремле с холодными глазами, смотрев на исполинские башни, на древние монастыри, на величественное Замоскворечье, не гордился своим отечеством и не благословлял России, для того чуждо все великое, ибо он жалостно был ограблен природою при самом его рождении»[57]. Не самого ли себя прежнего признает поэт ограбленным?
Затем, когда Батюшков вновь вступает в ополчение и участвует в изгнании наполеоновских войск и в походе на Париж, его патриотизм и критическое отношение к европейской культуре эпохи Просвещения только увеличиваются.
Так, в одном из своих писем он сообщает: «В виду Базеля и гор его окружающих… мы построили мост, отслужили молебен со всем корпусом гренадер, закричали “Ура!” – и перешли за Рейн… Эти слова “Мы во Франции” – возбуждают в моей голове тысячу мыслей, которых результат есть тот, что я горжусь своей родиной в земле ее безрассудных врагов»[58].
Уже по возвращении из европейского похода Батюшков много размышлял о французской культуре, которой прежде был очарован и увлечен, и строго судил кумиров своей молодости. «Они опечалили человечество, они ограбили его, сии дерзкие и суетные умы»[59], – писал Батюшков о Гельвеции и других французских философах, тяготевших к атеистическому мировоззрению. Достойно замечания, что действие философов-материалистов поэт называет грабежом. Действительно, внушение человеку атеистических воззрений, разрушение в его душе веры в Бога есть худший вид воровства, это духовная кража, которая лишает человека глубоко содержательного элемента внутренней жизни.
Миновавшие катастрофические события поэт связывал с воздействием лживой философии гордых мудрецов эпохи Просвещения, и единственная сила, которая, по его мнению, смогла противостать такому воздействию, – это живая вера русского народа. В 1815 году в статье «Нечто о морали, основанной на философии и религии» он, как и многие другие русские люди того времени, осмыслял борьбу России и наполеоновской Франции как духовный поединок христианской веры и нового безрелигиозного сознания. «Копье и сабля, окропленные святою водою на берегах тихого Дона, – писал он, – засверкали в обителях нечестия, в виду храмов рассудка, вольности и братства, безбожниками сооруженных; и знамя Москвы, веры и чести водружено на месте величайшего преступления против Бога и человечества»[60]. Мы видим, что для Батюшкова духовные смыслы жизни явно начинают занимать первенствующее место. Пережитые впечатления приводят его к серьезным внутренним изменениям.
Поэт увидел поразительные бедствия войны, изнанка жизни предстала ему в своей страшной, неприкрытой правде.
«От Твери до Москвы и от Москвы до Нижнего, – писал