из ванной комнаты.
– Оно смотрелось бы потрясающе, миледи, – донеслось до Катсы, – с вашими-то глазами и темными локонами.
– Если за ужином мне вдруг захочется кого-то потрясти, – потянув за самый упорный колтун в волосах, сообщила Катса мыльным пузырям, – я просто ударю его кулаком в лицо.
Хильда снова появилась в дверном проеме, на этот раз в руках у нее переливался нежный зеленый шелк.
– Этот достаточно скучный, миледи?
– У меня что, нет ничего серого или коричневого?
– Я настаиваю, миледи, чтобы вы надели что-нибудь цветное. – Лицо Хильды посуровело.
– Ты хочешь, чтобы люди на меня глазели, – нахмурилась Катса в ответ, поднесла своевольный колтун к глазам и начала яростно дергать. – Надо их вообще отрезать. Они не стоят таких мучений.
Хильда отложила платье и села на край ванны. Намылив пальцы, она забрала из рук Катсы многострадальные волосы и начала прядь за прядью аккуратно распутывать темные кудри.
– Если бы во время путешествия вы хоть раз в день проводили по ним щеткой, миледи, такого бы не было.
Катса фыркнула:
– Гиддон бы славно посмеялся над моими попытками прихорошиться.
Распутав один узел, Хильда принялась за следующий.
– Вы думаете, лорд Гиддон не считает вас красавицей, миледи?
– Хильда, – проговорила Катса, – как ты думаешь, сколько времени я трачу на раздумья о том, кто из господ считает меня красавицей?
– Недостаточно, – ответила Хильда, убежденно кивая, и Катса почувствовала, как внутри поднимается волна смеха. Милая Хильда. Она видела Катсу насквозь, знала, что той приходилось делать, и смирилась с тем, что Катса такая, какая есть. Но она никак не могла представить себе женщину, которая не хочет быть красивой, не хочет, чтобы за ней толпами бегали поклонники. Поэтому она считала, что в Катсе живут обе эти личности, хоть и трудно было себе представить, как у нее получалось их соотносить.
Ранда сидел в центре длинного высокого стола, который при надобности мог служить в большом обеденном зале трибуной. По периметру зала этот и еще три более низких стола образовывали квадрат, предоставляя всем гостям возможность свободно видеть короля.
Ранда был рослым мужчиной, даже выше своего сына и шире в плечах и шее. У него тоже были золотые волосы и голубые глаза, но они не искрились смехом, как глаза Раффина. Эти глаза были уверены, что вы сделаете все, что пожелает их обладатель, и сулили горе тому, кто откажется повиноваться. Не то чтобы Ранда был несправедлив – может быть, только к предателям. Дело в том, что ему нравилось, когда все было как он пожелает, а если что-то оказывалось не так, он мог посчитать, что его предали. И если виноваты оказались вы… что ж, у вас есть причины бояться этих глаз.
За обедом он не был грозным. За обедом он был наглым и громким. Сажал рядом с собой кого-нибудь по своему желанию. Часто это бывал Раффин, хотя Ранда разговаривал через его голову и никогда не трудился послушать, что мог сказать по тому или иному вопросу его собственный