меньше всего нужно.
Лафлёр покинул палатку, так и не добившись от меня желаемого. И меня это удивило. Он не стал даже пытаться насильно залить мне в горло настойку. Почему? Действительно рассчитывает на то, что я стану ему доверять?..
Напрасно.
Я даже самой себе больше не доверяю.
«Есть и недовольные таким положением дел, – звучало из его уст. – Народ разделился на два лагеря. И пусть тех, кто считает вынесенный тебе приговор несправедливым не так уж и много, они всё же есть. В основном это близкие друзья твоих родителей и несколько десятков активистов, которых удалось переманить на свою сторону. Благодаря их протесту… нет, приговор не смягчили, но было решено не демонстрировать на публику твою смерть. Когда Д-88 проиграет, на клетку будет наброшена ткань, что укроет тебя от глаз наблюдателей. После чего в клетку запустят псов, но… я этого не допущу.
«Хотите, чтобы я поверила лжецу, что сумел от всего мира утаить свою истинную сущность»?
«Даже не рассчитываю на это… пока что. Но я хочу, чтобы ты поверила Килиану. Он – твой единственный шанс на спасение, Эмори. Килиану нужно умереть, чтобы ты выжила. Уж не знаю, в каком мире фантазий ты живёшь, но реальность гораздо суровее, чем ты думаешь. И пусть твоё чувство справедливости заслуживает уважения, но мёртвой ты уже никому не поможешь».
«И что же я должна делать?.. Просто смотреть на то, как Килиан ради меня отправляется на тот свет»?
«Жди, – это всё, что ты должна делать. Жди, пока «занавес» опустится, и тогда… мой человек вытащит тебя из клетки. И… советую хорошенько подумать, прежде чем сделать выбор, потому что у этого боя может быть только два исхода: либо умрёт Килиан, либо вы оба отправитесь на тот свет. Килиан это понимает, а вот ты… всё ещё нет, Эмори».
«Это ведь не всё! – окликнула Лафлёра, когда тот уже собирался уходить. – Гореть мне в аду, если ваш план построен исключительно на доброй воле и искренних намерениях помочь. Не держите меня за идиотку, главнокомандующий. Какое условие вы выдвинули Килиану взамен на моё спасение»?
Долго ещё Лафлёр не сводил с меня задумчивого взгляда, а как только довольная улыбка коснулась уголка его губ, поспешил выйти из палатки, так и не дав ответа.
Когда меня вывезли к яме, крики и свист толпы были настолько оглушительными, что хотелось зажать уши руками, или же попросту оглохнуть, чтобы не слышать их, чтобы не сходить с ума от понимания, что многих из пришедших посмотреть на мою смерть я знала с самого детства. Сослуживцы отца, его подчинённые, работники рынка, швейной фабрики, земледельцы, просто наши соседи… Энди Варгас – молочник, к которому я каждое утро в детстве бегала за положенной нашей семье порцией свежего молока… Он неустанно умилялся моему вздёрнутому усыпанному веснушками носику, и каждый раз угощал ломтиком сыра; это был наш маленький секрет. И вот сейчас этот самый молочник, в первом ряду арены надрывает связки, скандируя вместе с остальными: «Смерть предательнице! Смерть предательнице»!
Камни полетели в сторону клетки, и я рефлекторно вжимаюсь спиной в прутья. Притягиваю колени к груди, прикусываю губу, чтобы не разрыдаться в голос, и всеми силами пытаюсь сдержать