повреждено чьим-то языковым пользованием – пусть даже самым разнузданным. У каждого писателя есть неотъемлемое право экспериментировать с языком в пределах, ограниченных только возможностями самого языка; без такого авантюризма просто не рождалось бы ничего нового. Мой стиль – это не стиль Танидзаки и не стиль Кавабаты. И это естественно. Ведь я самостоятельный писатель, которого зовут Харуки Мураками.
Когда мне позвонили из редакции литературного журнала «Гундзо» со словами «Мураками-сан, ваш роман «Слушай песню ветра» вошел в шорт-лист премии для начинающих авторов», стояло весеннее воскресное утро. С открытия сезона на стадионе «Дзингу» прошел без малого год, за который я успел встретить тридцатилетие. Шел уже, наверное, двенадцатый час, но я накануне работал допоздна и поэтому все еще сладко спал. Схватив спросонья трубку, я плохо понимал, о чем идет речь. Честно сказать, у меня совершенно вылетело из памяти, что я отсылал рукопись в редакцию «Гундзо». Книга была закончена, кому-то передана – и после этого зуд что-то писать напрочь пропал. Вообразить было трудно, что созданная нахрапом вещь способна претендовать на какой-то шорт-лист. Рукопись существовала в единственном экземпляре. Не войди роман в шорт-лист, она попросту исчезла бы (издательство рукописи не возвращало). Возможно, тогда и не появился бы мой второй роман. Жизнь – сплошное чудо.
По телефону мне сказали, что в шорт-лист вошло пять произведений, считая мое. «Ого!» – подумал я, но из-за сонливости еще не прочувствовал этого как следует. Вылез из постели, умылся, оделся и вышел прогуляться с женой. Проходя мимо начальной школы по соседству, заметил сидящего в кустах почтового голубя, подобрал и понял, что у него перебито крыло. К лапке была прикреплена металлическая пластинка с надписью. Я бережно взял голубя обеими руками и понес к полицейской будке на Аояма-Омотэсандо. Она была ближайшей. Идя по переулкам Синдзюку, я чувствовал ладонями тепло и мелкую дрожь этого раненого голубя. Воскресенье было ясным и свежим; деревья, здания и витрины вокруг красиво поблескивали на ярком солнце.
И вот здесь-то меня настигло осознание происходящего. Я вдруг ощутил уверенность в том, что получу премию журнала «Гундзо», стану писателем и завоюю известный успех. Моя убежденность была дерзкой, но искренней. Я точно знал, что это случится. Меня убеждала не логика, но нечто вроде интуиции.
«Пинбол-1973» я написал в следующем году, как продолжение «Песни ветра». Я так же продолжал работать в своем кафе и писал роман по ночам, за кухонным столом. Со смесью нежности и легкого смущения я называю эти два своих романа «кухонной прозой». Вскоре после окончания «Пинбола-1973» я принял решение продать бизнес, целиком посвятил себя литературе и начал писать настоящий большой роман «Охота на овец». Этот роман я считаю подлинным началом своей писательской карьеры.
В то же время два произведения «кухонной прозы» тоже занимают особое место в моей карьере как писателя. Они для меня –