сбегала.
– Ничего, доберусь я до тебя! – давал себе передышку и уходил в думы, загружая себя лишь тем, как я буду тихо помирать, когда кровь моя потечет из меня.
В суете да в борьбе уперся воротником в шконку и ощутил неудобство – под воротником бумаги мои сбились в ком и давили на шею.
– Помирать собираешься, а все удобства ищешь, – ругнул себя.
Любому поводу отвлечься был рад и с большой охотой отступился от кусания руки, чтобы выправить бумажный ком.
Я ж не просто так, в одночасье, умереть решил, а с тонким расчетом. На что рассчитывал? – а на то! Вот умру я здесь, узником в мрачных застенках, тело мое бездыханное должны Фиме выдать? Должны! В пальто она меня точно хоронить не будет – никого ж в пальто не хоронят, мертвяку холодно не бывает. И она сначала сохранит его, как память обо мне. Я ж ее знаю! Почистит и в шкаф повесит. А потом, мож, перешить, мож воротник куда спороть, или просто поплакаться достанет и обнаружит тайную закладку.
И прочтет все про все.
Когда-то же придет такое время, что и Есенина опять можно будет без опасений читать, и вот эти записи мои…
Все людям какая-никакая память про меня достанется. И имя мое по-другому произноситься будет, не с тем презрением, что сейчас в него вкладывать пытаются, а почти по Мишкиным предсказаниям. Ну и Фиме польза – она ж у меня жена законная, наследница. Те гонорары, которые мне положены будут, ей уйдут.
– Эх, жаль, деток мы не успели настругать-то.
Вот это действительно, больная тема. Кто ж знал, что так обернется? Все важные поводы находили да промеж собой их делили – вот учебу она закончит, вот работать начнет, я остепенюсь – тогда и можно будет…
Тогда…
Никогда…
Правильно тетка ее говорила, еще там, на свадьбе.
– С детками не тяните.
Ведь будь у нас малец какой, или девчонка, разве ж я так себя вел, а? Я бы все в дом, а не в кабак. И работал бы вдвое, нет, втрое супротив. А? Разве не так? Сколько народу круг меня остепенялись, семьей обзаведясь-то? Я ж сам так думал, когда на Фиме женился – дом, уют, рабочая обстановка. Жена домашнее на себя возьмет, а я добытчик. Ну, и любовь, конечно, такая молодая да красивая… Мягкая, ласковая…
Эх, судьба-злодейка.
Я еще для ча в воротнике порядок-то навести решился? А чтобы палачи мои непорядок не увидели и руками своими, кровью моей по локоть испачканными, не влезли да душу мою не прочли. Ладно бы, я твердо знал – найдут и Фиме отдадут. Так нет же, нет! Они обязательно такой материал про них изничтожат.
А фига ли вам да с маслом!
Я зажал пальцем прокушенную уже кожу, дождался, когда рваная ранка кровянить перестанет, и полез под воротник.
Лист за листом, бумагу за бумагой доставал я – сначала неспешно, с аккуратностью, потом уже взбешенно, с рывками и проклятьями.
Все пространство тайника моего было забито страницами отвергнутого мною в первые дни моего здесь пребывания «Маркшейдерского дела». Глянцевые листки учебника, испещренные