коридорам и другими ходам повели меня в огороженный высоким забором двор каталажки. Я хоть увидел – сколько здесь всяких темных закутков и уходящих в черноту коридоров.
Пальто болталось на мне колом и не грело, тяжелые ботинки весело цепляли носками рыхлый снег.
Конвоир остановился у двери, ткнул мне в спину:
– На погрузку в машину!
Огляделся.
Прилипнув к стене забора, воткнула в небо оглобли заснеженная телега о трех колесах. Рядом побитая кабина грузовика без стекол и дверей, горка соснового теса и культи березовых комлей.
Посредине, на заснеженном круге, стоял темно синий грузовик с железной будкой вместо кузова – точно такая же будка, только светлого бежевого цвета была на хлебовозке, ежедневно приходившей утрами к нашему магазину. Дверь будки нараспашку, двухступенчатая железная лестница упирается в снег; возле нее, переминаясь с ноги на ногу, стоит скучный военный с винтовкой за плечами.
Я сделал два шага, отдаляясь от того, который за спиной, и кулем свалился в снег, и зарылся в его мягкость истосковавшимся лицом. Тысячи колких снежинок вонзились в мою кожу, сжимая ее, а мне кричать хотелось от радости.
– Снег!
Знал бы он, родимый, как я по нему соскучился! И по живому солнцу, и по совсем другому воздуху, в котором так сладко намешано и конским навозом, и дымом этого вот грузовика, и просто призрачным ощущением вольности.
– Встал! – пнул меня в бок набежавший конвоир. – Быстро!
Поднимаясь, я, назло ему, загреб полные ладони пушистого холода, напихал в глаза, в рот, а остатнее восторженно размазал по шершавым щекам, втирая в них огненный жар.
Быстрые капли ползли по лицу и спрыгивали с подбородка, а я улыбался им, как дурачок с рынка, нашедший копеечку.
– Копеечка! У меня копеечка!
Меня кулаками и прикладом затолкали вовнутрь. Там уже стояли плотной массой не менее десятка угрюмых людей.
– Как же мы тут рассядемся? – подумалось мне. – Нет ни полок, ни скамеек.
Из разных щелей приземистого здания горотдела НКВД со спрятанными за спины руками выходили и выходили новые узники.
Где их содержали?
Где прятали?
В тех непроглядных коридорах?
Сколько же камер всего?
Мои глаза шныряли из угла в угол, поражая меня огромностью моих товарищей по несчастью. И все эти ручейки страданий текли и текли к нашей будке.
Места было явно меньше, чем душ, для перевозки предназначенных. Последних заталкивали матюками и прикладами, били в костистые спины, пока шаткая дверь не встала в пазы и не защелкнулась.
– Куда нас? – скользнул тихий вопрос.
– Говорят, в Челябу, – прошелестело над головами из неизвестного рта.
– На что?
– За приговорами.
– Не проще было приговоры сюда привезти?
От ватных тел шло скудное тепло, упасть, как и повернуться, было почти невозможно. Мы прыгали и покачивались всей студенистой массой в резонанс ямин и выбоин дороги.
– Какой