что я не хочу присутствовать из-за германских трофеев. Михен, видишь ли, будет там, и там будет собрано около 1000 георгиевских кавалеров».
Остро ощущая несправедливость лично в отношении себя, А. Ф. с такой же горячностью реагировала и на несправедливость заподозревания патриотизма русских людей, носящих немецкие или немцеподобные фамилии. Преследование «немецких имен» становится ее bete noire, и только отсутствие полного объективизма может заставить увидеть в этой защите проявление «тайного германофильства». Объективная правда, конечно, была на стороне А. Ф., когда она настойчиво просила 29 августа нового Верховного Главнокомандующего «запретить это немилосердное преследование баронов». Прочтите хотя бы негодующие строки, посвященные «зоологическому национализму» во время войны в воспоминаниях чуждого какого-либо радикализма кн. С. М. Волконского89. «С легкой руки “Нового Времени”, – говорит мемуарист, – пошло в ход выражение “немецкое засилие”90. Пошло гонение на немецкие фамилии; люди меняли их на русские, даже отчество меняли, отрекались от отца… Если одни были настолько подлы, что нападали на людей за иностранную фамилию и в фамилии видели указание на патриотическую неблагонадежность, другие, защищаясь от обвинения, эту фамилию меняли и в новом созвучии своего имени искали средство для утверждения своей благонадежности, а еще более – безопасности. Ужасное время, противное. Тогда уже просыпались дикие инстинкты, только они облекались в одежду патриотизма… Доносам на почве “немецкого засилия” не было конца. Все, что было подлого, что хотело подслужиться, уходило под благовидную сень патриотизма».
Не все, однако, перекрашивались в формальный русский цвет. А. Ф. сообщала мужу 10 сент. 15 г.: «Все бароны послали В. Рейтерна к Н(иколаше) в Ставку. Он просил от имени всех их прекратить преследования, потому что они больше не в состоянии переносить. Н. отвечал, что он с ними согласен, но ничего не может сделать, так как приказания идут из Царского Села. Разве это не гадко?.. Это необходимо выяснить. Такая ложь не должна лежать на тебе. Им надо объяснить, что ты справедлив к тем, кто лоялен, и никогда не преследуешь невинных». Возможно, что до А. Ф. дошла лишь сплетня, но суть ее протеста от этого не изменяется. Она с горячностью защищает престарелого гр. Палена, б. министра юстиции и верховного церемониймейстера на коронации – «рыцаря без страха и упрека», как характеризует его упомянутый Волконский. К сожалению, мы не знаем сущности «дела» гр. Палена – об этом можно судить только по письму Царя жене 19 сент. 16 г.: «Фред. перед отъездом прислал мне целую пачку писем графа Палена к жене, в которых он в очень резких выражениях осуждает военную цензуру, тыл и т.д. Старик просил меня лишить его придворного звания, на что я согласился, хотя сознаю, что это наказание слишком сурово. Мама также писала мне об этом». «Прости меня, – возражала А. Ф., – но Фред. поступил весьма несправедливо – нельзя так строго осуждать человека за частные письма (перлюстрированные)