ты вот точно эльф, – вырвалось у меня.
Девочка засмеялась, и смех этот звучал, как серебряный колокольчик, как мелодия, извлечённая из лютни умелыми пальцами, как капелька дождя, упавшая на цветок, как сама красота. Но, удивительное дело, рядом с этой красотой я не почувствовал тяжести своего уродства, напротив, мне словно бы перепала часть этого невероятного очарования.
– Если я эльф, тогда кто ты? – спросила она, перестав смеяться.
– Если госпоже будет угодно, я стану тем, кем она пожелает, – как можно изящнее поклонился я. Наверное, со стороны это выглядело очень нелепо, но в этот раз незнакомка не рассмеялась.
– И всё же ты гном. Для призрака слишком уж любезен, обычно они страшные задаваки и зануды.
– Если госпоже так угодно, – опять ответил я, любуясь солнцем в её волосах.
– Правда? – Глаза её округлились, и я понял, что она принимает мои слова за чистую монету.
– Нет, – покачал я головой, – всего лишь человек, просто очень некрасивый.
Я ожидал от незнакомки насмешек или, напротив, слов сочувствия, которые ранили ещё сильнее, но она вдруг сказала:
– Страшнее видали, – и сделала шаг ко мне. – Меня зовут Стелли.
– Мир. – Я вновь поклонился. – Мирис.
– Мир мне нравится больше, – улыбнулась она. – Если ты не гном, значит, ты менестрель?
– Мой отец хочет, чтобы я стал им в будущем.
– А чего хочешь ты?
– Стать нормальным, – вырвалось у меня, и я больно прикусил губу, запоздало запирая себе рот. Но уж что сказано, то назад не воротишь, даже если очень хочется.
И снова эта девочка ответила не так, как я того ожидал:
– Я бы тоже хотела стать нормальной.
Я удивился, что же могло быть ненормального в этой красивой девочке, но спрашивать не стал. Калеки вроде меня знают, как это больно, когда кто-то чужой копается в твоих ранах.
– Сыграй мне, – попросила Стелли, – только негромко: возможно, меня будут искать, а я не хочу, чтобы меня нашли так быстро.
И вновь я не стал задавать вопросов, просто опустился на ствол поваленного дерева и заиграл. Она села рядом. Её золотые, лёгкие, точно птичий пух, волосы касались моей щеки. Никогда я не подпускал так близко к себе чужих людей. Никогда ещё красивая девочка не сидела рядом со мной, обычно они старались держаться подальше, словно моё уродство было заразно. И ещё ни разу в жизни я не играл так, как в тот момент: музыка лилась не из лютни, а из моего сердца. Словно я сам, как героиня баллады, вынул его, и теперь оно сияло нелепым фонариком. Если бы отец услышал меня в тот день, он бы, возможно, передумал делать проклятую лютню. Впрочем, и это уже не остановило бы его. Он больше не принадлежал себе, весь смысл его существования заключался в создании лютни, читающей человеческие сердца. Будь я старше, понял бы это, но в тот момент не осознавал всей опасности.
Я играл и смотрел, как в волосах девочки вспыхивают солнечные искры. Когда мелодия закончилась, Стелли спросила:
– Кто