лучшего времени было не найти. У Луки был дар убеждения, который помогал выпутываться из проблем. (Для примера: убедить распорядителей Гонки Оси, что, да, он действительно носит коричневую куртку в знак уважения отца, ветерана войны. Разве главная цель гонки не показать, что нужно чтить семью и военные победы?) Но Лука понимал, что история, как он отважно преследовал девушку по всему Токио, чтобы самостоятельно её задержать, не сработает по одной простой причине: фройляйн пришла спасти его жалкую задницу. Она сражалась за него, как за союзника. Друга.
Доказательства сложились так, что теперь Луке не помогут ни уверенные ухмылки, ни изворотливые объяснения. Их с не-Адель судьбы связаны. Хорошо это или плохо.
В данный момент казалось, что очень-очень плохо.
Лука осмотрел форму офицера, пытаясь определить его чин. На среднем пальце мужчины поблескивало золотом кольцо-печатка – украшенное двойной руной «Зиг». Два посеребрённых дубовых листа на воротнике. Верный символ…
– Штандартенфюрер…
– Баш.
– Спасибо, штандартенфюрер Баш, – кивнул Лука. – Думаю, вы только что подсказали название для моей автобиографии.
«Лука Лёве: Такого мы от вас не ожидали». Книгу с подобным названием, пожалуй, будут читать лучше, чем «Мою борьбу»[4]…
Штандартенфюрер СС прочистил горло, взгляд его переместился туда, где под охраной штурмманна СС стояла не-Адель. Её левый рукав был задран: волчья стая мчалась от запястья до локтя, чернея в свете люстр.
– А что насчёт тебя, Заключённая 121358.Х. Никогда не думал, что лабораторная крыса доктора Гайера сможет зайти так далеко. Тебе действительно удалось убедить меня и моих ребят, что ты фройляйн Вольф.
Заключённая? Лабораторная крыса? О чём он говорит?
– Даже после стольких лет, вы, ублюдки, не в силах назвать меня по имени, – бросила не-Адель.
Все мысли о будущей автобиографии вылетели у Луки из головы, когда черты лица фройляйн начали меняться. В мечтательной полутьме сада процесс выглядел иначе, в ярком свете бального зала он был другим – более грубым и настоящим. Изгибы её лица сдвинулись; все линии азиатского наследия растворились. Волосы вытянулись из черепа – длинные и шелковистые, чисто белые. Кожа стала такой же бледной, без пигментов. А её глаза… они горели. Невероятным флуоресцентным голубым цветом. Яркие радужки Адель рядом с ними умерли бы от стыда.
– Я – Яэль, – сказала фройляйн.
Яааааааа-эль. Это имя было по-своему поэтично – несравнимо ни с одним немецким именем, известным Луке. Оно также не звучало по-японски или по-русски.
– Меня мало волнует, как тебя звала мать. Мне важнее знать, кто твои союзники. Их имена. Адреса.
Осколки разбитого фужера из-под шампанского хрустели под ногами штандартенфюрера, когда он шёл к Яэль. Та же беспокойная поступь, которую Лука видел у отца. Тот самый шаг, которым отец протаптывал круги на ковре в гостиной семьи Лёве. Который нервировал Луку до зубовного скрежета,