С Перелько случилась полная метаморфоза: угрюмость его сделалась какой-то угрожающей, он склонил голову как-то неестественно вправо и глубоко задумался, нахмурив лоб, и после долгой паузы глухо сказал:
Так вот что!
Затем, повернувшись лицом в зал, он поставил руки в боки, и каким-то меланхолическим голосом промолвил:
Я шлю вам вызов, звёзды!
затем, повернувшись ко мне, впроброс кинул:
Беги в мой дом. Дай мне чернил, бумаги
И лошадей найми: я еду в полночь.
Я продолжал:
Синьор мой, умоляю, успокойтесь:
Вы бледны, ваш безумный взгляд сулит
Недоброе.
говорил я это ему, глядя в его уставшие глаза и спокойное щекастое лицо, которое, видимо, полностью смирилось с потерей любимой, и казалось, говорило только одно: «Когда же всё это кончится!». Он смотрел на меня ещё секунды четыре, потом осознал, что теперь его фраза:
Ну, всё равно, -ступай
И лошадей найми. Приду я скоро.
и при слове «лошадей» он как-то вяло показал, что скачет на лошади. В зале кто-то глубоко вздохнул. Перелько проводил меня за кулисы взглядом, затем перевёл взгляд в зал, очевидно, пытаясь найти вздохнувшего, затем вздохнул сам… Дальше он рассказывал монолог про Аптекаря, про чудовищ в лавке, и про то, что тот торгует ядами. Монолог был ему, мягко говоря, в тягость. Он всё время забывал текст, делал большие паузы, вспоминая слова, а вспомня, возбуждённо улыбался и один раз даже ударил себя ладонью по лбу.
В середине монолога на заднем плане появился Саня Кошечкин. Он первым делом стал делать вид, что вытирает пыль с банок, где находились наши уродцы, и один раз даже поцеловал зародыша кролика через стекло и зачем-то ласково погрозил ему пальцем. Он кряхтел как древний старик, постанывал, и почти всё время чесался, чем ввёл меня в полный восторг: -«Молодец, Сашка, -подумал я с завистью, -Здорово играет! Настоящий виртуоз!».
В это время Серёжа, очевидно обрадованный тем, что монолог кончился, внезапно громким голосом позвал:
Эй, эй, Аптекарь!
Кошечкин поднял голову, усмехнулся и с хитринкой ответил:
Кто зовёт так громко?
Серёжа, очевидно осознав, что впереди ещё целая сцена, опять сделался ипохондриком:
Поди сюда. Ты беден, вижу я,
Продай мне драхму яда, за неё
Бери, вот сорок золотых!
и он, задрав рубаху, полез в задний карман плотнообтягивающих джинс, долго наскрёбывал там деньги, и наконец достал кучу мелочи, как сейчас помню, горсть старых червончиков и пятидесятирублёвиков. Долго отсчитывал, но в итоге сбился и нервно сунул все деньги в руку Кошечкину. Тот подмигнул ему:
Есть много у меня смертельных зелий,
Но за продажу, мой синьор,
Законы Мантуи карают смертью.
Лисичкин-Аптекарь почесал коленку, и внезапно, резким движением руки убил на Переляеве-Ромео воображаемого комара. «Однозначно, Санька настоящий актёр», -серьёзно подумал я. Серёжа, стараясь подыграть, стал апатично размахивать рукой, очевидно, гоняя других комаров, неубитых. Потом