вспоминала столовку,
И Гете, и шум, и перловку…
Анатолий Золотушкин
Кладбище
Еврейское кладбище в Киеве.
Здесь нет деревянных крестов,
Стаканов, наполненных водкой,
Детей и заплаканных вдов.
Там только могильные камни,
Кусты, да по пояс трава,
Уехал народ мой из Киева.
Никто не приходит сюда.
Здесь мертвых никто не тревожит
Житейской своей суетой.
Они обрели наконец-то,
Обещанный вечный покой.
Сияет над кладбищем солнце,
И птицы поют надо мной,
А Город вдали громыхает
Дорогой своей окружной.
Уехал навеки из Киева
Мой вечный и мудрый народ.
Остались лишь камни залогом,
Что память о нем не умрёт.
Вперед, к свинье навстречу!
Поросенок Гоша родился восьмым из девяти у своей мамы Хавроньи. Родился полузадушенным, и запутавшимся в пуповине. «Не жилец», ― подумала ветфельдшер Анжела, принимавшая роды. Она завернула новорожденного в свежую тряпицу и положила отдельно от остальных поросят.
Гоше повезло родиться не на простой свиноферме, а в образцово-показательном животноводческом комплексе. Сюда привозили иностранные делегации и депутатов. Комплекс был оборудован всевозможной импортной техникой, вплоть до кислородных камер для недоношенных поросят. Туда нашего Гошу и поместили. Надо сказать, что Хавронья не очень обеспокоилась отсутствию одного из своих детей. Она вряд ли их подсчитывала и даже если обратила внимание на недостачу, решила, что люди взяли ее сына, чтоб украсить им праздничный стол. Это иногда случалось в орденоносном коллективе.
Через несколько дней поросенок оклемался, и его вернули в родной загончик. Мама недоверчиво обнюхала блудного сына и спросила: «Ну как там было на столе, с петрушкой в зубах?» Гоша ничего не ответил, плотно прижимаясь к маминому брюху. «Ну, да ладно», ― прохрюкала Хавронья, подвигая ближе к пятачку вновь обретенного сына свой самый толстый сосок. Наевшись, Гоша отполз и уснул. И снился ему огромный зал со старинными картинами на стенах. Под потолком тысячесвечовая люстра, за столом мужчины во фраках или военной форме с золотыми эполетами и полуодетые дамы. Сзади стоят лакеи в красных ливреях, на лету ловящие пожелания гостей. На балконе оркестр играет мазурку. Распахивается дверь, мажордом с тяжелой золотой цепью на груди стучит посохом, оркестр замолкает, и он возвещает: «Гоша!». Все встают с вилками и ножами в руках, и он вплывает на серебряном блюде, украшенный лимонами и зеленью, на голове корона из морковки.
…
Но тут сладкий сон прерывается. Братья и сестры зашевелились, над загоном поднялся громкий хрюк. Изо всех углов звучало волшебные слова,― «Помои! Привезли помои!». Конечно, это были не обычные помои, которые подают в простых хлевах. Им привозили из правительственных дач, и почти всегда там была апельсиновая кожура, а иногда и гнилые апельсины. Старший брат вспоминал, что однажды пробовал очистки от киви, неведомо как попавшие к ним. Наверное, был привоз из американского посольства. Все поросята сгрудились возле корыта, а некоторые