поведение менять, то понятно, почему, в конце концов, они довели себя до трагедии. Мой адъютант явно сожалел, что при нем нет шпаги, пусть даже церемониальной, ибо по этикету все присутствующие при lever должны быть безоружны.
– Прошу прощения, – проговорил я как можно более спокойно. – Но далеко не все чужеземцы, как Вы изволите выражаться, пребывают здесь по собственной воле и поручительству. И далеко не все из них вредны.
Мне хотелось добавить, что во французах-эмигрантах мой Государь справедливо видит разносчиков якобинской заразы, хотя многие мои соотечественники с удовольствием принимают их в свой дом – учить собственных отпрысков, быть компаньонами и даже управляющими. И именно с французскими нравами он и решился бороться, верно полагая, что якобинцы не на пустом месте появились, а стали отражением той среды, с которой боролись. Но это было бы чересчур долго.
– Конечно, вы правы, – произнес король. – И о вас говорили весьма лестное. Нам надобно отправить вас в Неаполь.
«Час от часу не легче», – опять подумал я. – «Что мне делать в Неаполе? И я вроде бы не его подданный, чтобы он так вольно распоряжался моими перемещениями».
– Вам необходимо встретить нашу племянницу Мари-Терезу. Надеюсь, и она преуспеет от щедрости вашего Государя.
Ее Высочество Мари-Тереза – дочь Луи Шестнадцатого и Мари-Антуанетты, и могла бы претендовать на престол Французского королевства, если бы не салическое право, отказывающее ей в праве занимать престол. Она странствовала по Европе вместе с ближайшими родственниками, могла бы уехать к д'Артуа в Шотландию, но колебалась, находясь под влиянием другого своего дяди, который нынче и сидел спиной ко мне.
– Я готов передать письмо с соответствующим распоряжением Вашего Величества своему Государю, – проговорил я. – И далее я лично позабочусь о сопровождении Ее Высочества в столь неблизком пути.
– Вот как? Вам необходимо так много времени? Впрочем, нам понятно, – произнес Луи, словно опомнившись от морока. – Мы отпишем императору Павлу.
Далее мне дали понять, что аудиенция окончена. Мы с Сашей Рибопьером вышли из опочивальни короля, и тот не сводил с меня восхищенных глаз.
– Как вы его… – прошептал он. – Не боитесь ли, что вам этого не простят?
– А что он мне может сделать? – я говорил по-русски, зная, что этого языка никто здесь не поймет.
– Но он же…
– Мой друг, – проговорил я снисходительно. – Даже такие, как он, ничего не могут поделать, встретившись с прямотой и откровенностью.
Фраза эта стала моим жизненным кредо. Я убедился в том, что люди испытывают наиболее сильные чувства, услышав или увидев правду. А тот, кто возвещает правду, становится либо их врагом, либо кумиром. Не знаю, как насчет вражды, так как для Луи Восемнадцатого я предстал довольно незначительной личностью, но верного поклонника и друга я себе приобрел. Впрочем, завоевать восхищение