было. Ей на глаза показываться теперь нельзя было. Миру казалось, что стоит им встретиться – она тут же поймет, за чем он подсмотрел. Она у него такая – прозорливая. Хотя не у него ведь… Не у него.
Дождавшись, пока пройдет еще минут пять, он вышел в зал, аккуратно свернул скатерть, служившую юбкой, сложил на стуле, сверху положил шнурок. Пальцам было приятно касаться материи. Материи, ставшей таким же невольным свидетелем чего-то тайного, как и сам Дамир. Поэтому он даже чувствовал с ней какое-то родство. Глупость, но правда. Вот только скатерть теперь не будет мучить себя мыслями, сомненьями и чувствами, а он будет.
Ступая не то, чтоб слишком тихо, Дамир направился прочь из зала в свой кабинет. Лучше бы поехал домой сразу же, как собирался…
***
Захлебываясь слезами и одновременно злясь на себя за то, что решила снова разбередить рану, что не смогла сдержаться, что расплакалась, Амина влетела в кабинет, захлопнула дверь, упала на диван, впиваясь зубами в подушку. И даже так – даже через сантиметры ткани, до ее ушей продолжали доноситься собственные всхлипы.
Больше никогда… Никогда она не будет танцевать. Вот так. Об этом. Думая, что с ним… Больше никогда не позволит себе снова окунуться с головой в свое прошлое. Больше никогда так явно не увидит Илюшу. И больше никогда он от нее не уйдет.
Она действительно была в этом танце лебедушкой. Она действительно встретила своего лебедя. И если десять лет тому эта танцевальная сказка закончилась красиво, то теперь могла закончиться только ее слезами. Потому что лебеди действительно любят один раз в жизни, а ее лебедь любить ее больше не может.
***
– Амине…
Просто так уехать Дамир все же не смог. Поэтому вернулся в кабинет, побыл там с десяток минут, спустился на парковку, прислонился к боку машины и стал ждать. Знал, что она еще не уходила – когда проходил мимо ее гримерки, слышал в ней копошение. Ну уже не плач – и то хорошо.
Вышла же на свежий воздух она совершенно не такой, какой была на сцене. И дело даже не столько во внешнем облике – в слишком облегающей юбке, высоких каблуках и блузке, застегнутой на четыре вместо пяти пуговиц. Дело во взгляде – безразличном, пустом, холодном.
В нем больше нет души. Нет боли, но и радости нет. В нем есть цель, но нет чувств.
Амина мазнула этим пустым взглядом по лицу Мира, пожала плечами, а потом направилась точно к подъехавшему пару минут тому такси.
– Я могу подвести, ночь на дворе…
– Не надо, спасибо, – не оглянулась даже. – Дай возможность человеку заработать. Ему… Не мне… – а потом Амина все же улыбнулась. Видимо, считая свою шутку о легкости собственного поведения, удачной.
– Дура ты…
Махнув на нее рукой, Мир забрался в автомобиль, чтобы стартануть раньше, чем эта контуженная лебедушка на такси.
Он понятия не имел, как к ней подступиться. Все его представления о взаимоотношениях мужчин и женщин с ней разбивались о нестандартность конкретной женщины.
И